— А когда я тебе Хайама процитировала, ты почему-то был недоволен! — ехидно заметила я.
— Потому что спать на матрасе — это тоже временный компромисс, который портит жизнь. Надо уметь вовремя остановиться в погоне за идеалом, — он отложил телефон, уже поняв, что почитать не дадут.
— А мы с Писклей временное или идеальное? — строго спросила я, подхватывая кошку на руки.
Я смотрела на Илью строго, а Пискля пристально. На ежевику.
— У меня было много времени попробовать все временные варианты, — дипломатично описал Соболев свой непристойно богатый сексуальный опыт. — Зато когда мы встретились, я понял, что ты гораздо лучше призрачного образа у меня в голове. Упорная, талантливая, умная, яркая, спокойная, умеющая любить. Немного грустная, но это ничего. У всех есть скелеты в шкафу.
От умиления я расслабилась и пропустила момент, когда мелкая бело-рыжая пакость таки извернулась и подцепила когтем ежевичку. И тут же рванулась всем телом, выскальзывая из рук с добычей.
— Ах ты! — я только бессильно посмотрела вслед заразе, разрушившей такой трогательный момент.
Соболев хохотал.
Тот еще романтик.
— И кошка у нас тоже идеальная!
— Теперь ты счастлив? — спросила я несколько более агрессивно, чем собиралась.
— Почти… — он потянулся, чтобы поцеловать меня, но в этот момент его телефон задрыгался на столе, требуя внимания. Илья кинул на него взгляд и застыл: — Черт! Прости.
Он поднес трубку к уху, отворачиваясь от меня, сказал короткое «Да?»… И вдруг я почуяла беду.
Мы с ней слишком хорошо знакомы, чтобы я не узнала ее мелкие приметы. Паузы в разговоре, закаменевшая спина, резкие слова.
— И? — сжатые губы.
Я поднесла ладонь к его руке, но не рискнула коснуться.
— Везите домой.
Рубленные фразы.
Ничего не слышно в трубке. Я бы подслушала.
— Почему? — он скрипнул зубами.
Стиснул кулак, слепо глядя перед собой в стену.
— Тогда к залу, заберу оттуда.
Когда мои пальцы наконец добрались до его кожи, он резко встал, не заметив, что оттолкнул их в сторону.
Развернулся ко мне, избегая прямого взгляда:
— Извини, мне надо срочно уехать.
— Что случилось? — спросила я с бьющимся сердцем.
— Когда я вернусь, нам надо будет поговорить, — сказал он, проходя в коридор и быстро надевая ботинки. — Пожалуйста, помни, что я тебя люблю, ладно?
И дверь захлопнулась за ним раньше, чем я успела ответить.
Я подхватила на руки Писклю и спрятала лицо в мягкую шерстку, пахнущую теплом и счастьем.
Все будет хорошо.
Он сказал «когда вернусь» и «я тебя люблю».
Но почему у меня внутри такая же ледяная тьма, как в тот день, когда погасло мое солнце?
Из рук все валилось, у еды не было вкуса, и даже Пискля перестала катать ежевику по пыльному полу и пришла выяснять, почему я сижу в кресле и ничего не делаю? А как же поиграть в смешные бусинки, до которых она однажды доберется, когда научится вспыгивать на рабочий стол?
Когда через пару часов раздался звонок в дверь, я даже не стала смотреть в глазок.
Даже не вспомнила, что у Ильи есть ключи.
Распахнула ее и растерянно уставилась на Наташку, стоящую там с дымящейся сигаретой.
— Я должна тебе кое-что рассказать про твоего Соболева, — сказала она.
— Мя? — толкнулась в ноги Пискля.
В животе заледенело.
13-летняя проблема
Илья позвонил нескоро.
Сказал, что уже едет. И больше ничего.
Я рассеянно прошлась по квартире и поняла, что он почти не оставил тут своих вещей.
Не принес ни футболки, ни бритвы. Переодевался в машине и брился на работе.
Купил только зубную щетку.
С ней я и вышла на лестницу, когда он поднялся ко мне.
Хотелось бы встретиться на нейтральной территории, где-нибудь в кафе, чтобы в присутствии посторонних держаться в рамках. Но Пискля пока надолго из дома не выпускала. Тяжело мне будет справляться одной еще несколько недель, пока она окончательно не станет самостоятельной.
Илья взял свою щетку из моих рук, повертел ее, разглядывая так, словно внезапно забыл, что это за вещь, и растерянно посмотрел мне в глаза:
— Значит уже знаешь?..
Я молча кивнула.
— Наталья, да?
Кивнула снова.
Он запустил обе руки в растрепанную пшеничную шевелюру и раздосадованно простонал:
— Так боялся снова опоздать…
— И опоздал, — я пожала плечами.
— Рита… — он потянулся ко мне, но я рефлекторно шарахнулась в сторону, чуть не ударившись виском об угол.
В светлых глазах мелькнула боль.
Мне и самой стало больно от того, что я делаю с ним.
Но обида и злость жгли сильнее.
— Давай поговорим? — попросил Соболев.
Я догадывалась, что без этого не обойдется, но пускать его обратно в свой дом не хотела. Больше никого никогда не пущу туда, пока не докажут, что им можно доверять и они не причинят боли. Ни подруг, ни мужчин. Хватит.
Аккуратно прикрыла дверь квартиры, чтобы она случайно не захлопнулась, но постаралась, чтобы Пискля тоже не могла просочиться.
Жестом предложила подняться на площадку между этажами, к окну.
— Рита… — он начал первый, ища мой взгляд, но я скрестила руки на груди и изучала мелкую шахматную плитку под ногами. — Прости меня. На что бы ты ни злилась — прости меня, я никогда не собирался…
Я не стала дослушивать. Никто никогда не собирается, но меня вообще мало интересуют намерения, только результат.
— Какого черта, Соболев? После того, как я рассказала тебе о том, как потеряла сына — почему ты тянул?
Вот теперь я уставилась ему в лицо, зло сощурившись и кривя губы.
— Но как я должен был тебе в тот момент сказать? — он протянул ко мне руку, но я сделала шаг назад. — Просто — как? Знаешь, любимая, когда ты сына потеряла, я приобрел?
— Не ори, тут отличная слышимость, — приземлила я его пафос. — Как угодно. Ты не имел права молчать дальше.
Он выглядел глупо и нелепо с этой дурацкой щеткой в руках, взъерошенный, несчастный и злой. Я продолжала его любить, несмотря ни на что, и сейчас сердце захлебывалось этой любовью, заливалось жалостью и билось неровно и нервно, то сжимаясь от страха его потерять, то стуча как бешеное, чтобы закипевшая кровь вынудила меня броситься ему на шею.
