Все еще будет — и будет чудесно.
Вы еще будете мной гордиться, Иван Владимирович.
…уже не будет.
Даже прошлой весной, когда он был еще жив, я была намного счастливее. Бедная, одинокая, но зато свободная и с целым сердцем.
Сейчас у меня все хорошо, даже отлично. Одноклассники могут хоть обзавидоваться. Не стыдно на люди показаться, не надо ничего выдумывать и притворяться. Не надо делать из Золушки принцессу за пару часов до встречи.
Но это не мое.
Не про меня.
Не та картинка, не тот вариант будущего, давай вернемся назад, Марти, переиграем все по-другому!
Плотная толпа двинулась к гробу, на сложенные на груди восковые руки стали падать первые цветы. Они быстро укрыли тело целиком, спрятав отложенные очки, и учитель окончательно перестал быть похожим на самого себя. Кто-то, проходи мимо, целовал его в лоб, кто-то притрагивался к краю подушки.
Мне вдруг стало невыносимо и непонятно, зачем участвовать в каком-то бессмысленном ритуале. Я пихнула свой ворох белых гвоздик Игорю и, увернувшись от его руки, выскочила на улицу, жадно вдыхая стылый воздух.
Завернула за угол, чтобы спрятаться от тех, кто потихоньку выходил из дверей — ждать автобус до кладбища, и чуть не налетела на курящую там Наташку.
Остановилась, дернулась было обратно, но подумала, как глупо это будет выглядеть. Словно бегство.
Она молча протянула мне открытую пачку.
Дым обжег рот, разодрал горло когтями, но так и надо было. Чем хуже, тем лучше. Хотелось себя наказывать за что-то. За дурацкую эту жизнь, за то, что умер последний человек, который еще помнил меня настоящей, за то, что прогнулась и надела сапоги на шпильках, на которых еле стою, за Игоря, который подошел сзади и сразу укоризненно поцокал языком, увидев сигарету в моих пальцах. Я стиснула зубы, чтобы не наорать на него прямо здесь.
Подошли еще наши — Морозов, еще кто-то из младших, завязались отвлеченные разговоры, как всегда бывает в курилках. Только здесь они были полушепотом, как будто спящие в морге мертвецы могли проснуться от шума.
Нарисовался и Соболев. В этот момент я его ненавидела сильнее всех. Словно он был виноват во всем — и что не сложилось, и что люди умирают, и что чертов этот ноябрь висит над головой, давит рыхлым серым небом, высасывает остатки радости.
Игорь все толокся рядом, приобнимал меня за талию, показывая, что мы тут не просто так, а вместе. Я ежилась, но терпела, только смотрела в асфальт, выпуская из рта горький серый дым.
— Последние два года до выпуска я в кабинете информатики времени проводил больше, чем дома, включая сон, — вещал Игорь. — Это мне потом здорово помогло, когда устроился на первую работу. Все там перед компьютером вежливо приседали, а я с машинами не то что на «ты» был, а на «ты, козел!»
— Ты еще в театре играл, — заметила Наташка. — Наши, помню, все сохли по твоему Хитклиффу. Или скорее мокли.
— Репетиции в основном ночами были, поэтому я так мало дома и бывал. От нашей школы трудно отделаться, если уж попал, то все самые близкие люди будут оттуда.
— Я заметила, — Наташка кивнула на меня. — Вы хорошо вместе смотритесь.
— Вы ведь еще в школе встречались? Я помню! — влез кто-то из девчонок. — Это так романтично — пронести любовь сквозь года и воссоединиться на встрече выпускников! Можно внукам рассказывать.
— Нет, в школе Ритка была в Соболева влюблена, — хохотнула Наташка. — Тут скорее история о прозрении.
Я остолбенела от ее бессовестности. Что это? Зачем?
Илья, который в этот момент отходил на пару шагов, чтобы вполголоса поговорить по телефону, встрепенулся, воткнул в меня пронизывающий взгляд:
— Это правда? Рит?
Я все смотрела на Наташку, которая щурилась сквозь дым и улыбалась.
— Ну ты и… — хотелось припечатать посильнее, но ни одно известное мне матерное слово не было достаточно выразительным.
— Рита? — это снова Соболев.
Я бросила сигарету на асфальт и придавила ее подошвой.
— Да пошли вы все! — выдохнула устало и зло. Отпихнула руку Игоря, который снова лез со своими объятиями: — Отцепись уже от меня! Сколько можно? Гордость у тебя есть?
Вырвалась и быстро пошла куда глаза глядят, увязая каблуками в промерзшей грязи. За пеленой слез не видела, куда меня несет, главное — подальше от них!
Подальше от всего!
Не останавливалась, пока здание морга не скрылось с глаз, хотя уже не раз и не два подвернула ногу, ковыляя на каблуках по рыхлой земле. Вцепилась в ближайшее дерево — не заметила как добрела до больничного сада. Корявые стволы сплетались между собой, раскидывали над головой изломанные ветви, заслоняя серое небо сеткой неровных росчерков, под ногами гнил ковер из мелких, едва больше дички, красных яблок.
— Рита?..
Ну кто еще мог быть настолько упрямым и бестактным? Никак не оставить меня в покое?
Я обернулась к Соболеву и едва не упала — он оказался слишком близко, отступать было некуда.
— Это правда? То, что она сказала? Ты была влюблена в меня в школе?
Он пытался поймать мой взгляд, но я отворачивалась и кусала губы. Я снова не могла смотреть на него, стыд жаркой волной заливал изнутри. Будто мы опять в школе, и я не могу, не могу, не могу поднять глаза, не могу физически, это просто невозможно!
— Рита? — требовательный голос, требовательные пальцы, обхватывающие мои запястья, тянущие к себе.
Он слишком близко, и это невыносимо.
— Да правда, правда! — выкрикнула я ему в лицо, выдергивая руки из захвата.
Но ничего не получилось, он только перехватил меня за талию и прижал к себе, не давая вырваться и сбежать.
— Дурочка моя любимая, — проговорил прямо на ухо, заставляя задрожать от этой горячей, страшной, невероятно желанной близости. Слезы текли, уже не останавливаясь, спасая меня от необходимости все-таки встретиться с ним взглядом, когда он поднял пальцами мой подбородок и посмотрел в лицо. — Как же я по тебе соскучился.
— Соболев, ты такой ммммм… — мой рот был бесцеремонно закрыт наглым поцелуем, укравшим дыхание — и решимость немедленно это все прекратить.
— Я знаю, — шепнул он, отрываясь от моих губ на несколько слишком долгих мгновений.
**********
Кора яблони царапала мои ладони — я отступала, держалась, не хотела его обнимать. Но прервать поцелуй не могла. Мне было страшно представить, что после этого придется разговаривать, снова выяснять, что у нас не так, почему мы никак не можем быть вместе. Придется возвращаться к остальным, в душный этот храм, ехать на кладбище — с кем, с Игорем? Что-то ему говорить, что-то говорить всем остальным. Возвращаться в свою жизнь — правильную, но холодную. Пока я целуюсь с Соболевым, пока дышу его запахом, пока меня поддерживает его рука и гладят по лицу нежные пальцы — можно не думать. Быть здесь и сейчас, пить эти мгновения, окутывающие меня звонкой майской радостью, отсчитывать последние секунды до возвращения в реальность.
