— Ох, Моть… — я уложила свои исчадия преисподней в черные бархатные гробики для суровой подружки Матвея и вручила ему весь набор в аккуратном картонном пакетике. — Первый раз такое вижу. Ты вообще-то должен ревновать папу к новым детям, ты в курсе? Может, тебе книжку по подростковой психологии подарить?
— У меня есть, я все читал! — с довольным видом заявил он. — И выяснил, что наша психологичка в школе — дура!
Вспомнив его молодую и красивую психологичку, я мысленно с этим согласилась. Но вслух заметила тактично:
— Не все психологи одинаково полезны.
— Это точно! Ну так что — родишь мне сестру? — сощурил он наглые глаза.
Я с ужасом поняла, что это очередная серия их семейного упрямства. Окей, как мне теперь из этого выбраться?
Неловкий момент прервал очередной звонок в дверь.
Момент стал еще более неловким, когда я впустила в квартиру Соболева-старшего.
*********
Первым делом Илья взглядом нашел за моей спиной Матвея, и жесткое выражение на его лице чуть смягчилось. А потом вскинул глаза на меня.
— Рит… — он печально покачал головой. — Ты не поверишь, но я…
— Ага-а-а-а-а! — завопил Мотька, обрывая его исповедь. — Так ты мне врал! Я знал, я знал, что у меня в телефоне следилка есть!
— Нужна она мне больно, — огрызнулся Илья. — Я вообще не за тобой, я к Рите. Но раз уж ты здесь — марш в машину.
— Но я…
— Быстро!
— Понял.
Матвей испарился со сверхсветовой скоростью, оставляя нас наедине.
Я уже поняла, что шансов избежать этого разговора никаких, поэтому махнула рукой в сторону кухни. Там даже чайник еще не успел остыть. Я кинула по пакетику успокоительного сбора в две чашки. Нас, конечно, травки уже не спасут, но зато потом буду говорить, что сделала все, что могла.
Илья поболтал пакетик за веревочку, глядя как тот окрашивает кипяток в желтовато-зеленый цвет, подождал, пока я поставлю на стол вторую чашку и поймал меня за руки, притягивая к себе.
Тихо сказал, глядя снизу вверх:
— Рит, я дурак. Ты была права.
Я замерла, наслаждаясь тем, как нежно его большие пальцы поглаживают самую серединку моих ладоней. Трепетно, осторожно, едва касаясь. И эта трогательная ласка вдруг что-то сдвинула внутри. Вместо того, чтобы холодно согласиться с этим определением и пойти пить свой чай, я вдруг всхлипнула и пожаловалась ему:
— Я ведь делала ровно то, что ты хотел. Была с тобой, с ним. Вместе.
— Знаю… — Илья коснулся губами моих ладоней. — Я же говорю — дурак, дурак, ревнивый твердолобый дурак. Что мне еще сказать, Рит?
Я беспомощно пожала плечами. Слезы были слишком близко, чтобы рисковать что-то отвечать вслух. Илья шумно выдохнул, обнял меня и усадил на колени. Осторожно, словно ожидая возражений, коснулся губами губ. Я прикрыла глаза, пережидая головокружение. Эти нежные касания чувствовались острее любых страстных объятий. В них он был самим собой — тем, кого я помнила и кого любила. Внимательным, умным, искренним.
— Скажи знаешь, что… Почему тебя так бесило, что мы с Матвеем спелись, — попросила я, не открывая глаз. — Я была так рада, что с ним так легко, что он такой славный…
— Я же говорил тебе, что он похож на меня. Минимум наполовину, — Илья боднул меня лбом и снова легко коснулся губ, обозначая поцелуй. — В этом и проблема.
— В том, что похож?
— В том, что он практически я. Второй шанс прожить жизнь — на этот раз без ошибок, без препятствий, ненужных сражений и кривых дорожек к правильным решениям. Наверное, так бывает у всех родителей. Хочется сделать жизнь ребенка легче, лучше, проще. Чтобы он получил все то, что не получил ты сам.
— И в чем же беда?
— В том, что в какой-то момент я начал ему завидовать. В моем детстве не было таких игрушек, таких книг, таких возможностей. Таких родителей, в конце концов, — Илья ухмыльнулся. — И даже с тобой он нашел общий язык намного быстрее меня самого. Я старался дать ему все, чтобы он стал лучше меня — и он стал. А меня теперь куда?
— Ты ревновал его ко мне? — удивилась я. — Но я же с самого начала делала это только ради тебя!
— Его к тебе, тебя к нему. Злился. Чувствовал себя лишним. Ты и в самом деле прекрасная мать, я не ошибся тогда. А я?
— А ты прекрасный отец, — я взъерошила его пшеничные волосы. Не такие пушисто-легкие, как у Матвея, жестче, чуть темнее, но видно, что одна масть. Один характер. — Ведь это ты сделал его таким, что мне стало с ним легко. Три года назад он ненавидел тебя, а сегодня пришел просить нас помириться.
— Ах, он за этим пришел… — Илья рассмеялся. — Вот паршивец.
— А ты думал?
— Сбежать из дома и спрятаться. Куда ему еще? Бабушка прямо сказала, что больше с ним возиться не будет. Когда он вывихнул ногу, то устроил им там всем безобразную сцену, что хочет ко мне. Она очень обиделась. Перед друзьями он выпендривается, никогда не покажет слабость.
Я смотрела на Соболева и не верила, что такой умный человек вот прямо сейчас словами через рот говорит, что его ребенок доверяет ему больше всех остальных взрослых, и сам этого не слышит.
— Эй… — я запустила пальцы в его волосы и слегка потянула, потормошила его. — Ты самый главный взрослый для него. Он тебя любит, он к тебе тянется. У тебя уже все получилось.
— Не знаю… — Илья прижимал меня к себе и впервые со школы я видела его таким уязвимым. Словно его наглость и уверенность тоже были защитной броней, подобной моему гламурному образу. А сейчас мы были как две улиточки без раковин. — Когда он ко мне попал, вообще никто не верил, что я справлюсь. Даже я сам. Хорошие отцы получаются из другого материала.
— Вот видишь, как вы все ошибались. Даже ты сам.
Я провела пальцами по его скулам, очертила линию бровей, нахмурилась, нащупав неровность на спинке носа.
— Ломали. Три раза. Отличный у нас хирург был, каждый раз собирал все лучше, — Илья улыбнулся, и я продолжила путь кончиками пальцев, повторяя контуры этой улыбки.
— Что тяжелее — ребенок или армия?
— Ребенок, — ответил он, не задумываясь. — Армия однажды кончается. Любой кошмар становится предсказуемым, даже скучным. Ребенок — никогда. Это пожизненные сюрпризы, седые волосы и сожженные нервы.
— Ты светленький, у тебя седину еще долго не будет видно, — утешила я его.
— А нервы откуда брать? Я за последние три года приобрел славу начальника-тирана. Не на Матвее же срываться…
Я промолчала. Отвернулась, чтобы не было видно разом выступившие слезы.
Не на Матвее. Зато на мне можно.
— Рит… — он как-то почувствовал мое изменившееся настроение. — Не плачь, пожалуйста, моя хорошая, только не плачь. Хочешь — ругайся на меня.
