Линия Гогенштауфенов в Италии прервалась; с нею завершилось и кое-что еще, о чем впоследствии жалели гораздо сильнее: речь о золотом веке Сицилии. Упадок острова прослеживался на протяжении нескольких десятилетий – с того самого Рождества 1194 года, когда Генрих VI принял королевскую корону. Его сын Фридрих неизменно говорил, что ставит остров выше всех прочих своих владений, но чем старше становился, тем меньше и меньше времени проводил на Сицилии, предпочитая Апулию, где до сих пор высится его большой охотничий замок Кастель-дель-Монте. Это объяснялось не только личными предпочтениями; вмешивались и практические – политические – соображения. При норманнах, когда королевство состояло преимущественно из Сицилии и Южной Италии, имело смысл управлять из Палермо; но поскольку король-император правил также Северной Италией и (по крайней мере теоретически) большей частью Северной Европы, прежняя столица оказывалась слишком далеко. Мессинский пролив, пусть всего пару миль в ширину и представлявший большую ценность для торговли, сделался из преимущества препятствием, а главные заботы Фридриха – вечные смуты в Германии и постоянная борьба с папством – мало интересовали простых сицилийцев.
Манфред тоже отдавал предпочтение материку. Своими основными резиденциями он сделал Неаполь и Лючеру и редко посещал Сицилию после коронации. Это было серьезной ошибкой: согласись он поселиться в Палермо и должным образом присматривать за Реньо, как было заведено у его предков-норманнов, он мог бы спасти остров от печального упадка и установить собственную прочную династию. Но Манфред так и не сумел выйти из гигантской тени своего отца; он всегда ощущал, что предназначен для большего. Вдобавок у него имелись амбиции относительно севера Италии и, возможно, дальних земель. Сицилия была для него недостаточно велика, и потому они пострадали оба – и остров, и правитель.
С приходом анжуйцев возникло ощущение, что острову предстоит окончательно кануть в забвение. Карл Анжуйский выказывал минимальный интерес к Сицилии, сосредоточил внимание на Тоскане – благо папа Климент IV назначил его имперским викарием этой области; в Тоскане же шла почти непрерывная война между двумя великими фракциями средневековой Италии, гвельфами и гибеллинами. Но сицилийцы дали понять, что их непросто игнорировать. В конце лета 1267 года они подняли восстание. Прошло два года, прежде чем порядок удалось восстановить, и суровые кары, постигшие равно виновных и невинных, оставили неизгладимый след – обиду и враждебность, которым еще предстояло проявиться. Положение усугубила затеянная Карлом реорганизация королевства, в целом по французскому образцу. Французский язык отныне сделался языком управления. Король отказывался признавать, что Манфред и Конрадин – или даже Фридрих, официально отлученный папой Иннокентием в 1245 году, – были законными правителями Сицилии. Поэтому все введенные ими законы, заодно с выделением земель, признали недействительными. Если землевладелец не мог убедительно доказать, что владел своей территорией до 1245 года, его владения конфисковывались. Эти конфискованные земли, наряду с теми, которые были отобраны у осужденных мятежников, Карл либо забирал себе, либо раздаривал своим друзьям, почти исключительно французам или провансальцам. Снова – велик соблазн написать «как всегда» – сицилийцы проиграли.
Приблизительно к 1270 году Карл Анжуйский сумел покорить большую часть Апеннинского полуострова; выполнение этой задачи в немалой степени облегчила смерть папы Климента в 1268 году, поскольку кардиналы не смогли избрать преемника. Благодаря своему значительному влиянию на курию Карл добился того, что папский престол оставался незанятым следующие три года, – и тем самым полностью развязал себе руки в Италии
[81]. В целом он правил, скажем так, полезно: проявил себя первоклассным администратором, упорно трудился, постоянно перемещался по своему королевству со свитой писцов и секретарей, лично вникал во все дела, которые доводились до его сведения; лишь к концу жизни он стал сосредотачивать управление в Неаполе и сделал этот город столицей не только по названию.
Сицилия при этом пребывала в небрежении. По острову еще гремели отголоски недавнего восстания. Порты стояли пустыми; промышленность практически не развивалась. За королевскими владениями, как и следовало ожидать, ухаживали надлежащим образом, но для типичного сицилийца вполне логично было прийти к следующему выводу: что остров сделался отдаленной и малозначимой провинцией, на которую ее правитель попросту махнул рукой. В последние пятнадцать лет правления Карл, несмотря на все свои путешествия по Реньо, побывал на Сицилии ровно один раз. Направляясь к своему брату Людовику в Тунис, он вряд ли мог избежать остановки на острове; но даже в этом случае визит ограничили всего несколькими сутками. Надо признать, что Карл проявил несвойственную для себя близорукость; обычно он мыслил рассудительно и не мог не понимать, что таким пренебрежением закладывает мину замедленного действия. Сицилийцы – народ гордый, а память у них долгая.
Для тех, кто презирал Анжуйский дом и все, что тот олицетворял, после смерти Конрадина средоточием надежд стал двор короля Педро III Арагонского. В 1262 году Педро женился на Констанции, дочери Манфреда, которая волей судьбы осталась единственной представительницей династии Гогенштауфенов на юге; поэтому все большее число беженцев с Сицилии и из Реньо спешили к ее двору в Барселоне. Среди них был и один из величайших заговорщиков той эпохи. Его звали Джованни Прочида. Он изучал медицину в родном Салерно и, будучи личным врачом императора, ухаживал за Фридрихом на смертном одре. Позднее он поступил на службу к Манфреду, бился с Конрадином при Тальякоццо, затем поехал в Германию с целью убедить другого внука Фридриха II вторгнуться в Италию и восстановить линию Гогенштауфенов. Только когда этот план провалился, он перебрался, вместе с двумя сыновьями, в Барселону. Констанция виделась ему последней надеждой Гогенштауфенов. Король Педро оказал Прочиде радушный прием и назначил его канцлером; в этом качестве он мог сфокусироваться на устроении крупного заговора во имя падения Анжуйской династии.
Есть замечательная легенда, которая обнаруживается в сочинениях Петрарки и Боккаччо: Джованни Прочида якобы странствовал инкогнито по Европе, заручаясь поддержкой для своего дела, побывал у императора Михаила VIII Палеолога в Константинополе и вернулся с огромным запасом византийского золота. Эта легенда почти наверняка не соответствует действительности: к тому времени Прочиде было уже почти семьдесят, и в годы, о которых идет речь (1279–1280), его подпись регулярно появлялась на документах Арагонского королевства. Вполне возможно, что упомянутое путешествие предпринял кто-то другой (например, один из его сыновей), а молва приписала поездку самому Джованни. Что касается контактов между Барселоной и Константинополем, они и вправду существовали, и император Михаил знал, что Карл Анжуйский готовит масштабный поход против его империи. Следовательно, император наверняка собирался нанести упреждающий удар, прежде чем этот поход начнется. Педро, со своей стороны, призывал подождать, пока анжуйцы не тронутся в путь.
