Он шёл по коридору с головы до ног пропитанный кровью, как будто его макнули в ведро на скотобойне. И вид у него был ошарашенный. Какая-то девчонка при виде его завопила и грохнулась в обморок. «Зомби!» – решил я.
Но тут до меня дошло, что это не его кровь. Вообще не кровь. Потом я узнал, что школьный театр широко известен узкому кругу любителей за постановку вычурных, дорогих и неоднозначных пьес. Даже «Чикаго ридер» и «Тайм-аут Чикаго» иногда писали отзывы на их постановки. В конце концов, не многие школы тратили по десять тысяч баксов на музыкальные постановки классических фильмов типа «Взвода» или «Звёздных войн». За год Эдвин появлялся как минимум в одной школьной пьесе. В тот момент они как раз работали над постановкой старого ужастика «Зловещие мертвецы». Главным приколом было забрызгать первые ряды зрителей бутафорской кровью, как делали на Бродвее в Нью-Йорке. Зрителям даже сказали надеть всё белое для максимального эффекта. Короче, где-то в середине репетиции один из разбрызгивателей вышел из строя и залил Эдвина с ног до головы, а он играл главного персонажа по имени Эш.
После того как в коридоре стихли дикие вопли, Эдвин спокойным голосом сказал:
– М-да, такие здоровые прыщи я больше выдавливать не буду.
Ученики, которые оставались в холле (а не убежали с дикими криками, когда он появился перед ними в образе жертвы кровавого маньяка), чуть не лопнули от смеха.
– Кто махнётся со мной футболками? – спросил Эдвин. – Не могу же я вернуться на репетицию в таком виде.
До сих пор не знаю, что меня толкнуло на следующий шаг, но я снял футболку и протянул ему. И, надо сказать, это был смелый поступок. Мало того что у меня кругленькое брюшко, так ещё и самая волосатая среди шестиклассников спина. Для того, кто пытается произвести хорошее впечатление в первый день в школе, глупее поступка не придумаешь. Остальные захихикали, а Эдвин не отказался и взял футболку.
– А ты норм, – сказал он с явным облегчением. – Но, боюсь, мою футболку, ты вряд ли наденешь.
– Не проблема, – ответил я, расстёгивая рюкзак. – У меня есть запасная.
Эдвин удивлённо приподнял бровь.
– У меня за столом всё из рук валится
[3], – пояснил я.
Когда Эдвин увидел, что я всерьёз достал запасную футболку из рюкзака, то чуть не подавился от смеха. Он никак не мог остановиться, и я даже испугался за его самочувствие. Отсмеявшись, он практически силой заставил меня прийти к нему в гости поиграть в компьютерные игры и поесть пиццы. Он сказал, что просто обязан познакомиться с парнем, у которого всегда есть запасная футболка. Я не был уверен, что тут нет подвоха, но всё же согласился.
Вскоре выяснилось, что мы оба любим шахматы, тупые каналы на YouTube, астрономию, а больше всего остального – ужасные каламбуры. С кем ещё можно было сначала хохотать над неожиданно смешным телешоу, а потом играть в шахматы и обсуждать такие невероятно интересные вещи как: погибнет ли человечество от растущего количества мусора на орбите (я: «Наверняка»; Эдвин: «Да ну, уж как-нибудь мы решим эту проблему»).
И совсем скоро я понял, каким невероятно классным он был – возможно, самым классным школьником из всех, кого я встречал. За три года я ни разу не видел, чтобы он хоть с кем-нибудь обошёлся жестоко. Он всегда отдавал всю мелочь, которую находил в карманах, бездомным, которые попадались нам на улицах или в метро.
Но, по-моему, кроме общих интересов, нас сближало, только не смейтесь, взаимное уважение друг к другу. Через год после нашего знакомства он сказал мне, что он обожает меня за то, что я не даю себя в обиду школьным хулиганам (приятно слышать от него такое, но на самом деле я давал себя в обиду… иногда).
А в другой раз он как будто случайно сказал:
– Знаешь, что мне больше в тебе нравится, Грег?
– Наверное, то, что у меня всегда найдётся что перекусить?
– Ты похож на папоротник, – пояснил он. – Такой же пушистый и непритязательный.
Я не смог не рассмеяться, и он тут же оживился.
– Видишь, – сказал он. – Кто ещё будет смеяться над такой шуткой? Что бы я ни сказал, ты всегда смеёшься или придумываешь что-нибудь смешное в ответ. С остальными мне приходится всё время притворяться, что я всерьёз интересуюсь бейсболом, фильмами про супергероев и крутыми тачками. Я ничего не имею против всего этого, но они только про это и могут говорить. А ты ради друзей и семьи готов на всё. Ты бы последнюю рубашку снял ради меня. Вот серьёзно, сколько раз ты именно это и делал? Пять? Шесть?
И он был прав. Кроме прочего, у нас была ещё одна уникальная способность: одежда на нас буквально горела во всяких дурацких происшествиях. На мне – из-за бекона в карманах или опрокинутой на себя тарелки, а у Эдвина – из-за его участия в глупых спектаклях школьного театра и других непредвиденных обстоятельств.
Я чуть не расплакался, когда Эдвин это сказал. Но вместо этого я тупо скаламбурил, и мы рассмеялись. Потому что я не плачу. Честно. Совсем. Одно из главных правил моего отца: Бельмонты не плачут. Никогда. Даже когда я родился, в роддоме все с удивлением отметили мою странность – неплачущий ребёнок. Отец лишь гордо улыбался. Однажды я пытался выяснить у отца, откуда взялось это правило «не плакать», потому что во всём остальном он был крайне чувствительным человеком. Отец ответил, что просто ещё не было поводов. Потому что если сейчас вокруг сплошная безысходность, то, значит, потом нас ждёт радостное и светлое будущее. Ведь если каждую неделю случаются четверги, потом целую неделю никаких четвергов не предвидится.
Короче, мы с Эдвином всегда могли положиться друг на друга. Поэтому чем больше я думаю о том, на что он пошёл в зоопарке ради меня, тем менее странным мне это кажется. В конце концов, ради него я бы поступил так же. Я бы, ни на секунду не задумавшись, преградил дорогу дикому белому медведю (целому стаду диких медведей).
Этим вечером, вернувшись домой, я на удивление быстро заснул. Особенно учитывая, что сегодня на меня нападали медведь, птичка и здоровенный псих по имени Перри. Но от мысли, что Эдвин – мой лучший друг, все неприятности стали казаться куда менее серьёзными, чем на самом деле.
И я заснул, ещё не зная, что следующий день (пятница) окажется в сорок раз хуже, чем все предыдущие четверги вместе взятые.
Глава 4
В которой я ем козлиные шкуры, покрытые пчелиной отрыжкой
На следующее утро папа вернулся из Норвегии более взбудораженный и восторженный, чем обычно. А когда речь идёт о моём отце – это что-нибудь да значит.
Немногое может привести Тревора Бельмонта в такой восторг. И, несмотря на то что он заранее уверен, что любая попытка обречена на провал, он каждый раз принимается за новое дело с упорством человека, которому всегда везёт.
