Постановили, что я толерантен, и оставили в покое, но тут начались работы с Марбургом. Здесь была экспериментальная инактивированная вакцина собственного производства. Ею меня раз семь осчастливили. Потом один из нас подготовил справку по экспериментам, в которой показал, что эта вакцинация не на пользу, а может даже усугубить течение болезни, и ее отменили. Есть такой феномен – антителозависимое усиление инфекции. Это когда с антителами еще хуже, чем без них. Что еще? Осповакцина, конечно. Да ну его, все вспоминать, – в моем медицинском деле почитаешь. Уже, наверное, давно затребовал. Так вот, вернемся к вакцине против Эболы. Мозговая тоже ничего не дала, никакой защиты. Сделали еще попытку с высокоочищенным и концентрированным вирусом. Тут уж уверенность была полная, потому что я таким препаратом иммунизировал кроликов и получал мощнейший иммунный ответ. Но нет. Оказалось, антител много, а нейтрализующих вирус нет. Знаешь, иногда цель эксперимента как пещера-обманка. Был в моей жизни такой случай. Мы на Байкале пошли в Кадильную падь, зная, что там много пещер. Пошли одни новички и, где эти пещеры, толком не знали. Нашли парочку небольших и неинтересных пещер, а где искать дальше – непонятно. До пади шли по горной тропе 19 километров. Устали и ждали, что пещеры вознаградят нас эмоционально, а найти ничего не можем, да и искать вроде бы уже негде. Бредем, уставшие и разочарованные, непонятно куда. И вдруг высоко на горе видим: вот она, красавица. Прямоугольный четкий вход, за ним – таинственная, манящая темнота. Прямо как нарисованная, даже не верится, вдруг обман зрения. Усталость как рукой сняло, и мы вверх по осыпям, скальнику. Все ближе, ближе. Видим: точно, не тень никакая. Вход в скалу, прямоугольной формы. Хоть и высоко, но на такую и силы не жаль тратить. Вот она, наконец совсем рядом. Все в поту буквально врываемся в нее. Массивный, просто грандиозный, как портал тоннеля, проем, прохладная темнота за ним и… о боже! Не успели приготовить факелы, как начавшие привыкать к темноте глаза увидели наклонную плиту, венчавшую коридор длиной всего метра три. На плите кто-то из предшественников участливо написал: «С легким паром!» и положил носовой платочек. Дескать, утрите пот, коллеги. Все, точка, финиш. Все силы и время растрачены, и продолжения нет. Вот с инактивированной вакциной против Эболы была как раз такая история.
– Вот тут давай поподробнее и без лирических отступлений. Вы сделали инактивированный препарат, увидели, что он неэффективен, и все-таки продолжали в этом направлении. Зачем?
– Видишь ли, в культуральной жидкости, в которой культивируются инфицированные клетки и куда выходит вирус, этого самого вируса как белка физически значительно меньше, чем других белков: продуктов жизнедеятельности самих клеток, компонентов культуральной жидкости и прочего. При концентрировании и очистке все посторонние белки удаляют, а нужных вирусных белков в таком препарате будет процентов 90–95. Как на обогатительной фабрике, пустую породу отсеивают, увеличивая процент ценной. Значит, иммунный ответ на введение такого препарата будет сильнее, а реактогенность меньше. Но концентрирование филовирусов, к которым относится Эбола, – это особая песня. Началось все с вируса Марбург. У нас была группа, долго и безуспешно бившаяся над тем, чтобы получить большие количества очищенного вируса Марбург.
– Зачем?
– Для разных целей. Начать хотя бы с того, что технологии полимеразной цепной реакции, позволяющей из одной копии нуклеиновой кислоты настругать тысячи подобных, тогда еще не было. И для того чтобы просто прочитать геном этого вируса, нужно было получить много, очень много вируса в очень малом объеме. Хотя бы сто миллиардов в одном миллилитре. Но если на культуре клеток он дает урожай десять тысяч вирионов в миллилитре, надо вырастить сто столитровых ферментеров или сто тысяч литровых матрасов и потом все это сконцентрировать до объема миллилитра. Мучились долго, повышали урожайность, гоняли ферментеры, научились концентрировать фильтрацией в сотни раз. А потом один толковый парень взял и нашел простой и дешевый путь. Так получили препаратив Марбурга.
– Что значит препаратив?
– Это сленг. Значит препаративные количества. Миллиграмм. Десять миллиграмм. То есть столько, что уже можно провести некие исследования, работу. После такой долгой истории браться за получение препарата Эболы никто не хотел. Мне деваться некуда – я был обязан сделать диагностикум, а для этого нужен очищенный антиген, и сделал это довольно быстро. Получил крутой – ложка стоит – препарат. Миллиграмм для начала. Это примерно 10 в степени 12 или 13. В общем, триллионы. Точно подсчитать сложно. Немного подразвел и иммунизировал им животных, получил мощную иммунную сыворотку. А ведь в это время считалось, что антитела на Эболу вообще не образуются – в статьях классиков написано было. Я пробую инактивировать вирус и иммунизировать – получаю прекрасный иммуный ответ у кроликов. Думаю: «Вот она, вакцина». Вперед, дни и ночи. Энтузиазм такой, что и ночевали на работе, вернее досыпали, поскольку бо́льшую часть времени работали. Уверенность в препарате – хоть себе вводи вакцину и разрешай. «Разрешить» – это опять вирусологический сленг, значит заразить, точнее, проверить заражением эффективность какого-нибудь лекарства или вакцины. Вот наконец препарат готов, проверен, обезьяны и морские свинки получены. Мы их заиммунизировали, то есть провакцинировали и через месяц заразили разными дозами (чтобы оценить, какую инфицирующую дозу держит такая вакцина: десять летальных доз, сто, тысячу, десять тысяч). А она ничего не держит. Вот тебе и «с легким паром».
То есть не то чтобы совсем ничего: морские свинки (менее чувствительные к этой заразе, чем обезьяны) примерно пятьдесят летальных доз держали, но обезьяны погибали уже при десяти. Можно, конечно, и из этого результата что-то сделать. Оптимизировать, добавить антигена, адъювант
[31] применить или двукратную вакцинацию. Вытянуть его на два с половиной – три логарифма защиты для свинок. Но такая вакцина – как та же пещера. При входе вроде и пещера, а на самом деле непонятно что. Я рассчитывал создать препарат, который защищал бы даже обезьян не менее чем от тысячи летальных доз, и затею с убитой вакциной бросил. Потом коллеги из военного вирусологического центра так и сделали. Взяли в десять раз больше антигена, адъювант и двукратную вакцинацию и получили выживаемость большинства обезьян. Но разрешали они всего десятью летальными дозами, да и адъювант, использованный ими, к человеку неприменим. В общем, дальше публикации дело не пошло. Я к этому времени показал, что при инактивации вируса Эбола денатурирует белок, на который вырабатываются антитела, вызывающие появление нейтрализующих антител. Понимаешь, что получается? Иммунизируешь таким убитым вирусом. Антител образуется море, а нейтрализующих нет. И все. Защиты нет и не будет никогда. С легким паром. Вы зря сюда карабкались.
– И все, что ли, на этом?
– Нет, конечно. Наоборот, начали работу сразу в нескольких направлениях. Сперва нужно было убедиться, что эффективная вакцинация в принципе возможна. Я взял штамм вируса Эбола, не вызывающий смерти у морских свинок, и заразил группу, а когда они выздоровели, заразил другим штаммом, смертельным. Огромные дозы вводил – ничего им не делается. Это как бы живая вакцина. Ясно как день, вот где перспектива. Хотя и не факт, что живая вакцина будет держать длительный срок, но это уже кое-что. Я начал делать штамм, невирулентный для человека. Это называется аттеннуацией. Стандартная практика. Вакцина против кори, например, как раз такая. Продвижение было очень интересным. По ходу дела получил несколько вариантов с совершенно потрясающими свойствами. Ими и стал заниматься, потому что понял, что, даже аттеннуируя вирус, проверить его, доказать себе и людям, что он безвреден, не смогу. В общем, стало ясно, что я лет десять буду доказывать, что аттеннуат безопасен и не реверсирует, то есть не станет опять вирулентным, но так ничего и не докажу.
