Однако помочь ему было нечем. Шли майские праздники, и все хранилища стояли опечатанные. Даже если бы такая возможность была, Алексей все равно настаивал бы на помещении в спецстационар, тем более что и введение иммуноглобулина, содержащего чужеродные для человека козьи белки, чревато тяжелой анафилактической реакцией. Уже к полуночи Сырка убедили, и он уехал в стационар, где ему сразу же ввели иммуноглобулин.
На следующий день Алексей с утра был в виварии. Закончив работу и выйдя из зоны, узнал, что его вызывает главный. Несмотря на праздничный день, у генерального в кабинете собрались все его заместители, руководитель отдела биологической безопасности и отдела, в котором работал Сырок. Главный предложил Алексею сесть и спросил, знает ли он о происшествии с Сырком. Врать Алексей не любил, но и коллегу подставлять не хотел, поэтому не стал вдаваться в подробности, сказав, что кое-что слышал и заметил отсутствие Сырка в виварии. Это был удачный ход, поскольку у главного было две проблемы: возможность развития болезни у Сырка и завершение начатого эксперимента, стоявшего на контроле в очень высокой инстанции. Услышав о некормленых обезьянах, главный отвлекся от подозрения о причастности Алексея к сокрытию аварии, поручив ему немедленно вернуться в виварий и взять на себя все работы по продолжению эксперимента, а также иммунологическое и вирусологическое сопровождение истории болезни Сырка.
На подмогу (а точнее, в качестве смотрящего) к Алексею направили сотрудника отдела биобезопасности. Человек он был хороший, но настолько исполнительный, что, даже понимая, что буквальное исполнение инструкций – это либо полное блокирование работы, либо прямая дорога в специзолятор, а то и на кладбище, ничего не мог с собой поделать. С ним много не наработаешь. Из раздумий на эту тему Алексея вывел вопрос генерального о дальнейшей судьбе напарника Сырка. Тот видел, что произошло, но не доложил о произшедшем. Посыпались предложения отстранить от работы навсегда, а то и уволить. Человек был Алексею очень симпатичен. Уравновешенный, трудолюбивый, безотказный в работе. Не пошел стучать? Ну так и слава богу! Конечно, чиновникам надо кого-нибудь наказать. Хотелось бы Сырка, но он недоступен. Пока он будет в изоляторе, его не тронут, а отвести душу надо. Сейчас отыграются на напарнике. Надо вмешаться. Алексей сказал, что наказать, конечно, нужно, но не сейчас. Только напарник, участвовавший в инфицировании, знает, где какая обезьяна, и без него эксперимент может быть сорван. Скрипя зубами, с ним согласились.
Через день удалось избавиться от смотрящего. Пока он просто ходил и ныл, что то и это надо делать не так, Алексей терпел. Но когда он в дополнение к двум парам хирургических перчаток предложил надеть еще и кольчужные, а затем верхонки, Алексей не выдержал. Как руками в таком «обмундировании» измерять температуру обезьянам? Обычно для термометрии или инъекций животным ограничивают пространство в клетке с помощью подвижной стенки и фиксируют в таком положении крючками. Чтобы избавиться от назойливого помощника, Алексей спрятал крючки и попросил фиксировать стенку клетки вручную. Надзирающему пришлось внаклонку, придерживая клетку ногой, тянуть руками подвижную стенку. Алексей измерял температуру у обезьян ректально и при каждом шевелении обезьяны покрикивал, чтобы тот держал крепче. Термометрия продолжается пять минут, а обезьян было 18. В общем, на следующий день смотрящий не мог ни согнуться, ни разогнуться и, слава богу, больше не висел над душой. Того, что началось на следующий день, его психика не выдержала бы, а Алексей очень бы рисковал, отвлекаясь на постоянные сентенции, зацепиться за что-нибудь острое при вскрытии. Начиная со следующего дня, животные стали умирать. В зависимости от заражающей дозы умирало по два-три животных ежедневно. Каждое животное надо было вскрыть, описать, отобрать образцы печени, легких, сердца, селезенки – всего 14 наименований. Была в институте одна бабка, электронной микроскопией занималась. Пойдет к руководству и давай канючить, как важно и такие органы отревизовать, и эдакие. Потом выяснялось, что ей что-то мешает все это обработать, но сначала все это приходилось собирать. Особенно тяжело давались лимфоузлы. Подмышечные, брыжеечные, подчелюстные и пр. Пока все отпрепарируешь, труп несчастного животного превращается в наглядное пособие по анатомии приматов. Инструменты для вскрытия – скальпель да ножницы, и то тупые. Ни пилы, ни молотка, ни анатомического ножа. Часто приходилось просто ломать кости руками. Конечно, руки забрызганы по локоть инфекционной кровью, и любое неосторожное движение, могущее привести к разрыву перчаток или костюма, было чревато необратимыми последствиями. И тем не менее всю эту органику по списку приходилось собирать от каждой обезьяны, да еще в ускоренном режиме. Однако обсуждать степень риска в институте было не принято, а невыполнение плана эксперимента считалось моветоном. Но Бог миловал. А вот результаты свет так и не увидели. А может, и увидели, да Алексею про это сказать забыли.
Итак, день начинался с термометрии. Напарник вытаскивал клетку из зоологического бокса, подкатывал к восседавшему на табурете Алексею, и тот, упираясь ногой в неподвижную стенку клетки, поднимал подвижную, зажимая обезьяну между ними, фиксируя положение стенок крючками. Затем вытаскивал хвост и, вставив под него градусник, следил за температурным столбиком (контактных термометров не было). Напарник тем временем подносил следующую клетку, и все шло конвейером. С каждым днем термометрируемых животных становилось меньше, однако вскрывать приходилось от двух до четырех особей, причем бо́льшую часть работы необходимо было закончить до 12 часов: в это время начинался рабочий день в Москве, и первый доклад Алексей делал прямо из вивария без четверти двенадцать.
На обезьянах проверяли количество вируса в одном из препаратов. Для этого из суспензии отбирают небольшое количество и разводят в десять раз. Оттуда берут часть содержимого и разводят еще в десять раз. И так далее. В общем, делают последовательные десятикратные разведения. Потом из каждого разведения заражают несколько животных. Для статистической точности желательно не менее шести. Затем наблюдают, в каком из разведений сколько животных погибло, и рассчитывают, при каком разведении исходной суспензии погибнет половина из них. Это называется пятидесятипроцентной летальной дозой, а в микробиологии – титрованием. Животные способны по-разному реагировать на инфекционное воздействие того или иного возбудителя. Взвесь вируса может содержать 10 000 летальных доз для мышей, но 1 000 000 для обезьян, а для кроликов вообще не быть инфекционной.
Именно такой эксперимент по определению титра вируса для обезьян и проводил Сырок. Поскольку он укололся шприцем, которым отбирал кровь у обезьяны, получившей наиболее разведенную суспензию, были шансы, что она не заболеет, а значит, избежит этого и сам Сырок. Правда, оставались перчатки, через которые проходил шприц, и они могли быть инфицированными. Но поскольку за это время Сырок несколько раз обрабатывал шприц, а заодно и руки хлорамином, были шансы, что перчатки не сыграют трагической роли. Поэтому необходимо было отследить, при каком разведении прекратится гибель животных. К счастью, она прекратилась в предпоследнем, и все облегченно вздохнули. Спустя положенные три недели в инфекционном изоляторе Сырок был благополучно отпущен и даже не наказан за позднее признание в аварии. То ли на радостях, что все обошлось, то ли по российской отходчивости (все-таки 21 день прошел) «подагрическая» причина аварии и «профилактика» лихорадки Эбола бутылкой коньяка при всем трагизме событий не могли не вызывать улыбку.
