Гаэль встала и направилась к двери с явным намерением перед выходом наружу посмотреться в зеркало или что-нибудь в таком духе, но уже на пороге обернулась и с не очень понятным выражением заметила:
– Кстати, сцена смерти Вольфара произвела на меня большое впечатление, герцог. Даже в сухом изложении адмирала она выглядела весьма захватывающей. Но я все гадала: куда же подевался сам герцог, если на «Бантам» он отправился вместе с вами?.. Да, умолчал он о том, как вы его ломом огрели, – не хотел сделать мне приятное.
Мило улыбнувшись, она скрылась, а я подумал, что это незначительное на первый взгляд замечание весьма красноречиво. И успокоительно… От кого Реналдо мог узнать, как умер Вольфар? Только от очевидца и в некотором роде главного участника событий – Уилкинса. Если же герцог вообще стал с ним разговаривать, а не отправил прогуляться в космос сразу, значит, майор наверняка оставался жив и поныне. Учитывая также, что он вроде не был моим соседом по гауптвахте, я вдруг всерьез усомнился, так ли плохо проводит Уилкинс время на «Прометее»? И нуждается ли в спасательной операции, насчет которой я обещал подумать?.. Однако уговорить себя напрочь выбросить майора из головы не получилось. Пусть он действительно ни в чем не нуждался, но вот мне его очень не хватало…
Размышления о судьбе Уилкинса неожиданно вызвали у меня своеобразную ассоциацию… Я вспомнил, как он рассказывал мне на Денебе о своем бегстве из госпиталя, где очутился после драки в лаборатории Бренна. Меня поразила тогда легкость, даже будничность, с которой он поведал про то, как, едва оправившись от раны, сбежал из палаты, достал одежду и оружие, угнал полицейский флаер… А ведь Гаэль только что вела себя точно также! Обманула знаменитого вождя пиратов и его присных, разжилась информацией, оружием, перебила с дюжину профессионалов – подумаешь, эка невидаль!.. И при этом она в отличие от майора не являлась дипломированным специалистом по выживанию. Конечно, можно было бы заподозрить ее в некой неискренности, желании приукрасить свои достоинства, но ведь было совершенно очевидно: Гаэль вообще не хотела разговаривать на эту тему и уж тем более излишне похваляться подвигами…
На этом месте мне пришлось прерваться, ибо в кают-компании с разных сторон появились Карверс и Гаэль: один с сообщением, что мы благополучно пристыковались в станционный док, другая – что к выходу в свет она готова… Ну, я тоже поднялся и направился в шлюзовую камеру со сдержанным любопытством по поводу посещения закрытого для простых смертных военного объекта. Но позже, когда я начал маяться от скуки, ход моих размышлений, приведших к важнейшему открытию, оказался продиктован именно теми соображениями, о которых я только что упоминал.
Скука же, охватившая меня примерно через час пребывания на станции под названием Маренго-8, являлась абсолютно закономерной. Думаю, даже если бы нам устроили широкомасштабную экскурсию по станции с раскрытием самых презеленых военных тайн, результат остался бы тем же – слишком уж там все было серым, казенным, безликим. Причем нельзя сказать, чтоб это было сонное царство – напротив, деятельность, разворачивавшаяся вокруг нас, казалась очень активной, но несла в себе столь откровенный отпечаток рутины, лишенной и проблеска мыслей или эмоций, что я начал лучше понимать Уилкинса, жаловавшегося на невыносимость армейских будней…
К тому же никаких экскурсий и развлечений нам не предлагалось. Встретивший нас лично командир станции (типичный кадровый офицер без единой сколь-нибудь заметной особенности) тепло поздоровался со своим старым товарищем, а нам с Гаэлью предложил проследовать в сопровождении младшего чина прямиком на склад и пообщаться там с интендантом… Каковым оказалась усталая женщина средних лет, встретившая нас, прямо скажем, без восторга – обслуживать двоих штафирок она явно считала ниже собственного достоинства. Тем не менее Гаэль, к моему удивлению взявшая инициативу переговоров на себя, сумела через некоторое время найти с ней общий язык. Она выказывала столь естественные мелочность, дотошность и придирчивость, что заставила себя уважать даже столь прожженную личность, как многоопытный интендант Богом забытой армейской части. Без сомнения, их диспут, посвященный полупроцентной скидке с общей суммы покупок, заслужил бы похвалу самого Гарпагона, мне же это очень быстро обрыдло. Ну а когда дело дошло до проверки сроков годности закупленных продуктов, стало невмоготу совсем, и мои мысли понеслись прочь из маленькой, забитой бесчисленной документацией каморки, где все это происходило…
Раздумье мое было чистой лирикой. Такой, какую в своем повествовании я всегда стараюсь опускать, даже если в действительности случалось потратить на нее время. Разумеется, думал я о Гаэли. И не в привычном ключе – насколько она честна в тот или иной момент, что у нее на уме и тому подобное, а вообще о ней как о личности. По сути, Гаэль была уникальна не только в силу своего происхождения или даже незаурядных качеств ума, которые я ценил по заслугам, но из-за своей исключительной силы духа. Она несла в себе колоссальный заряд пассионарности – даже фраза «дайте только рычажок, а уж Землю я как-нибудь поверну!» не прозвучала бы в ее устах бессмысленным бахвальством. Именно люди с таким характером входили в историю… Хотя почему входили? Как раз они-то ее и творили.
Да, думалось мне, не стоит недооценивать ее роль в происходящих событиях. Пускай даже она затесалась в них случайно, по собственной прихоти, но ей вполне под силу было изменить положение вещей и заставить мир вертеться вокруг себя. Косвенно это подтверждалось последним покушением, наглядно показавшим, что по крайней мере кто-то уже воспринимает ее всерьез… Покушение, когда она была на волосок от смерти, а ее близкий друг погиб, теперь – спустя три дня! – явно ушло в область «воспоминаний, которые лучше лишний раз не ворошить»… И глядя на то, с каким аппетитом она треплет нервы интендантше, подумать иначе было трудно. Но упрекнуть ее в черствости и бессердечии я не мог – она ведь не лукавила, когда утверждала, что грустить ей некогда. Ее жизнь была полностью подчинена движению к неведомой мне цели, и на оглядывание по сторонам ей элементарно не хватало времени. Вне зависимости от того, что там – море крови или горы золота. Вперед, всегда вперед! Сметая все на своем пути…
Впрочем, учитывая, как складывалась ее жизнь, по-другому и быть не могло. Трагедия, с которой она началась, враждебное окружение, осознание собственной исключительности, по-своему граничащей с уродством, порожденные этим глухие тайны и кажущиеся несбыточными мечты – все это, по-моему, не оставляло Гаэли большого выбора: либо сломаться или замкнуться в себе, либо, по использованной ею недавно аналогии, научиться брать препятствия, невзирая на их высоту. Она предпочла последнее и явно в этом преуспела… Что ж, Гаэль заслуживала, как минимум, глубокого и искреннего уважения, хотя меня так и подмывало ее пожалеть. Не из-за огромного количества трудностей, с которыми она боролась, а потому, что наверняка в глубине души она чувствовала себя очень одинокой. Выбранный ею стиль жизни попросту не позволял рассчитывать на нечто иное; постоянно же нести такой груз – это тяжело. Даже для очень сильного человека, даже для настоящего керторианца…
Вот на этом пункте, на жалости, меня и осенило. Почему – черт его знает. Я сам никогда особо не верил в гениальные открытия, основанные на случайном стечении обстоятельств, небрежно брошенной фразе, каком-нибудь взгляде из-за угла. Да и дядя мой, чьему мнению в этом вопросе можно было доверять, не являлся апологетом озарений свыше, считая их, мягко говоря, художественным вымыслом. Но бывает, знаете ли, бывает. Я как будто увидел жизнь Гаэли через окуляр старинного калейдоскопа, а потом повернул ручку настройки. Разноцветные стеклышки щелкнули, создавая новый узор, et voila…
