— Ух…, - выдохнул Городецкий-старик, выслушав монолог Никиты. — Зело больно кусаешься, сосед. Хорошо подготовился, гляжу. Но есть одна закавыка, которую не учли адвокаты и прочие казенные людишки. В четырнадцатом-пятнадцатом веках мои предки гоняли здесь диких кокшаров, не захотевших идти под великокняжескую руку, а потом и с новгородцами рубились, чтобы взять себе то, что завоевано железом. Назаровы пришли позже, воспользовавшись неразберихой во время централизации власти, когда решалась судьба Рюриковичей. И пять гектаров земли на восточном фасе, которые Засекин одним росчерком пера определил, как ваши родовые земли, по правде говоря — наши. И на этот счет у меня есть грамотки за подписью Великого князя Владимирского.
— Который занимался сепаратизмом? — невинно поинтересовался Никита. Он мысленно похвалил себя, что внимательно изучил земельный вопрос, который грозил перерасти в настоящую войну. Городецкий, как его точно охарактеризовали аналитики из местного Тайного Двора, слыл человеком непробиваемым и бескомпромиссным. Если что в голову вошло — выбить трудно и очень тяжело. Благодаря ему земли клана за несколько десятков лет увеличились втрое, простираясь чуть ли не до Белозерска. Южное направление оказалось для него не по зубам, так как здесь заправлял старик Назаров. И постоянные стычки между двумя родами беспокоили градоначальников. До большой войны дело не дошло, но спорные земли и часть территории, которая сейчас находилась под рукой Назаровых, до сих пор возбуждали аппетит князя.
— Сепаратизмом занимались как раз тверские и московские князья, — засопел от возмущения Городецкий. — Князь Владимирский был единственно легитимным правителем Руси.
— Леонид Сергеевич, — примиряющим голосом произнес Никита, дотрагиваясь до локтя старика. — Сегодня, как-никак, я своего прадеда провожаю. Не будем грызться в этот день. Давайте, устроим ему достойную тризну. А по разногласиям можно поговорить и попозже. Если хотите, через пару дней. Я постараюсь найти время для содержательной беседы.
Князь-Патриарх кивнул, соглашаясь с доводами молодого хозяина поместья, и так они дошли до погребального помоста, где несуетливо распоряжался жрец, указывая на незначительные недоделки. Что сказать, потрудился он на славу. Большая аккуратная березовая поленница, сложенная под помостом, сочилась ароматными маслами, пропитывая древесину и бересту, подложенную под основание костра. На самом помосте горделиво задрав лебединую шею, стояла ладья, на которой должен был подняться к Чертогам Патриарх рода Назаровых. Сейчас он там лежал, ожидая, когда правнук своей рукой отправит его туда, к свободе и к бесконечности ожидания новой жизни.
Гости, собравшиеся для проводов старика, молчаливой толпой стояли полукругом в двадцати метрах от кроды. Отдельно выделялись Меньшиковы и Александровы, которые должны были на правах родственников проститься с Патриархом, поднявшись по лестнице вверх. Никита посмотрел на Тамару, зарывшуюся носом в меховой воротник шубки, словно пряча эмоции, плескавшиеся в глубине ее глаз; на Екатерину, неестественно вытянувшуюся, отчего казавшуюся еще выше и стройнее, с любопытством глядящую на необычное действие; на Великого князя Константина, задумчивого и отчего-то съежившегося, словно февральская стылость забралась ему за пазуху; на Надежду Игнатьевну, которая единственная из всех со слезами в глазах глядела на массивное погребальное сооружение.
Александровы тоже молчали, благоговейно слушая тишину морозного утра и едва уловимое посвистывание синиц, уже ощущающих приближение весны.
Служки из монастыря бодро подставили лестницу с южной стороны к помосту, и Петр Иванович первым двинулся к ней, поддерживаемый внуками, которым было уже по сорок-пятьдесят лет. Никита опасался, что старик не выдержит подъема, но тот справился, и тяжело опираясь на руку Дмитрия Петровича, недолго постоял возле ладьи, обнажив голову. Потом вереницей потянулись его домочадцы, которых приехало около двадцати человек. Следующими пошли Меньшиковы. Константин Михайлович поддерживал супругу, а девушки с помощью Никиты бодренько поднялись наверх сами. Он же надолго замер возле низких бортов ладьи, глядя на тело, покрытое белым покрывалом. Лицо деда, спокойное и умиротворенное, портили тяжелые пятаки на глазах, создавая иллюзию маски. Никита знал, что у деда подрезаны сухожилия рук и ног. Жрец объяснил, что такая процедура необходима, иначе от высокого жара сухожилия начнут высыхать и стягиваться, в результате чего покойник может приподняться или даже сесть. Представление не для слабонервных.
Жрец, который неслышно стоял позади Никиты, выступил вперед и решительно закрыл лицо краем покрывала, подоткнув его для верности
— Пора, — строго сказал он.
Они спустились по северной лестнице, и Никита остался один перед кродой. В его вытянутую руку вложили горящий факел.
— Отправляется имярек в Сваргу пречистую к Роду своему! — нараспев произнес жрец, придавая голосу торжественность.
Выждав еще несколько секунд, Никита решительно шагнул вперед и сунул огонь в поленницу. Хорошо, что прикрывал лицо рукавом куртки, которую предусмотрительно одел перед обрядом. Пыхнуло словно из раскаленного жерла вулкана. Огонь мгновенно взлетел вверх, облизывая помост и ладью.
«Прощай, дед, — мысленно произнес Никита. — Так получилось, что ты оказался единственным моим родным человеком, который помог мне во всем, что я сейчас имею. Благодарю тебя за это и постараюсь сохранить наш род, и даже приумножить его. Лети к Роду!»
Люди благоразумно отступили назад, чтобы дикий жар, усиленный маслами, не обжигал лицо. Лишь Никита, неосознанно поставив защиту «ледяной стены», стоял перед полыхающей ладьей, остановившимся взглядом провожая оранжевые завитушки с белесым дымом. Казалось, душа Патриарха с радостью отрывается от земли и летит туда, наверх. И вдруг Никита так же воспарил в небеса, мгновенно увидев яркую лазурь неба и неподвижно стоящие барашки облаков, переплетающиеся между собой, словно в замысловатой игре. Замерев от удивления, он заозирался по сторонам, силясь что-либо разглядеть в сияющей синеве, но услышал только молодой женский голос. Он раздался позади него, обволакивая своей нежностью:
— Иди обратно, сынок! Не твой час, и не твоя доля здесь! Иди и не оборачивайся, люби и будь любимым! Спасибо, что помог деду подняться в Чертоги! Он так рад видеть всех…
— Мама! — не веря своим ушам, прошептал Никита. Ему так захотелось повернуться и хоть на мгновение, невзирая на прямой запрет, посмотреть на ту, которая осталась только фотографией в рамке как скорбная память. Глаза его защипало от набежавших слез. Смаргивая их, чтобы хоть что-то увидеть в безбрежном полыхании солнечного жара, он только ощутил присутствие многих фигур, стоявших за его спиной. Их действительно было много, и каждая из них вливала в Никиту такую мощную волну энергии и Силы, что организм стал противиться такой накачке. Мышцы трещали от напряжения, кожа местами стала покрываться красными пятнами, как от аллергической реакции, голова закружилась. И вместе с тем, что удивительно, никакой боли молодой волхв не чувствовал. Но давление магического Дара, всего того, что накопили за многие века его предки, оказалось сильнее, и Никита перестал сопротивляться. Ему же хотели добра, как-никак. И стало легче. Боль ушла.
