Допрос продолжается. Кое-как я принимаю вертикальное положение, смотрю перед собой, изучаю интерьер комнаты, лишь бы не смотреть на здоровилу. Особенно в его грозное лицо. Ведь под прицелом хищных глаз невозможно не нервничать.
— Не всё, — пожимаю плечами.
— А я напомню.
Я слышу скрип. Шорох. Мурашки пронизывают позвоночник, словно булавки. Я понимаю, что мужчина встает с кресла, расположенного напротив большой двуспальной кровати, на которой я лежу, и сокращает между нами дистанцию. Пальцы на руках начинают дрожать, я сильнее впиваюсь ногтями в дорогие бордовые простыни, пытаясь унять неприятную дрожь. Тёмная фигура загораживает собой свет, струящийся со стороны большого окна.
Мурадов замирает прямо напротив меня. Я скольжу взглядом по этой могучей горе, заслонившей собой весь белый свет, снизу вверх, мысленно ахаю. Задерживаюсь на кадыке. Выше нельзя. Умру от инфаркта, если встречусь впритык с его чёрными льдинами.
Я даже краснею, когда вижу завидные формы идеальной поджарой фигуры. Бандит смотрит на меня властно, сверху вниз, как на пыль под ногами, будто владеет мною, как какой-то рабыней. Это обычный его взгляд, верно? Мурадов привык смотреть на всех снисходительно. Это фишка такая бандитская? Или врожденная особенность характера?
— Ты попала в аварию. Выскочила на дорогу, угодив под мою машину. Припоминаешь?
Верно.
Интересно, почему он меня не раздавил? Почему не промчался мимо. Почему в свой дом приволок? Да ещё и капельницу поставил. Это ведь его дом? Скорей всего. Значит, я ему понравилась? Зацепила чем-то, раз остановился? Не добил. Не проехал мимо. А мог бы. Хороший знак. Мне везёт.
Я киваю, прикрывая ресницы, начинаю дрожать ещё больше, ожидая его заключительного решения в отношении меня. Что он собирается со мной сделать? Если оставил живой, значит, я чем-то приглянулась вожаку.
— Тебе лучше?
— Да, — шепчу слабым голосом. — Спа-си-бо.
Я кожей чувствую, как он хмурится. Стоит, не шевелясь, скрестив руки на выпуклой груди, напряжён и твёрд, такой же, как белый мраморный пол в его холёной спальне.
— Тебе повезло. Легко отделалась. Мой личный врач тебя осмотрел, оказал необходимую помощь. Возможно, у тебя сотряс. Будет лучше, если ты сделаешь томографию.
Я почти не слышу последнее предложение. Оклемавшись после обморока, я вдруг замечаю, что на мне надета чужая одежда. Я жутко краснею, оценивая свой внешний вид. Чёрт! На мне ничего нет. Абсолютно. Беззащитное женское тело, не считая белоснежной рубашки с длинным рукавом. Большой такой рубашки. Рубашищи. Шитой не иначе как на слона. Я в ней тону, как в океане. Я вытягиваю вперёд ноги, оценивая её длину. Она его? Он надел на меня свою вещь? Она пахнет… свежестью. Зимой. Альпами. Теперь голова кружится не из-за травмы, а от приятной и странной сладости. Подумав об этом, о том, что бандит видел меня голой, я быстро обхватываю себя руками. Надеюсь, ничего не было. И я всё ещё…
— Тебя переодела моя служанка, — будто мысли мои прочитав, комментирует мужчина. — Твои старые тряпки пришлось выбросить на помойку. Тебе не мешало бы помыться, — недовольно морщит нос.
Я собираюсь открыть рот, чтобы продолжить диалог, как вдруг мою речь перебивает урчащий рык. Мой живот! Вот ты не вовремя. Рычит на всю комнату, как трактор проклятый поломанный, у меня уши от стыда полыхают. Я быстро обхватываю его руками, сжимаю, подавляя сей несчастный вопль отчаяния нажимом на пресс.
— Голодная?
— Очень.
Я не ела уже больше суток.
— Как голова? Ещё кружится?
— Да вроде нет, — дёргаю плечами.
— Идти можешь?
— Наверное. Куда? Далеко?
Хоть бы не на выход.
— Вниз. В обеденный зал.
Еда-а-а. На кончике языка сладко завибрировало. Я даже от предвкушения губы невольно облизала. А он… заметил это действие. А я в его глазищи всё-таки посмотрела. Не хотела. Случайно. Невольно вышло. И пропала. Там, в ночной мгле, вспышка странная яркая шарахнула. Что-то, похожее на удивление. Или интерес явный.
Губы мои, что ли, понравились? Да нет в них ничего особенного. Да, пухлые. Да, мягкие. Розовые, с блеском. Отчим всегда на них пялился. Нескромно так, подозрительно. Алчно. Пялился и облизывался. Как вспомню, так желудок промыть охота от омерзения. Я только недавно поняла, какие у него были ко мне реальные намерения. Неродственные, недружественные. Уж точно. Как я могла не замечать очевидного? Ушлёпок на мне помешался.
Они натуральные, свои. Не как у шлюшек-сосалок пельменища на пол-лица. У тех, которые возле Гектора трутся. У его клубных девочек. Даже Ленка, и та в себя ботокс всандалила, чтобы клиенты больше платили за приятный минет. А главарь глянул на них так собственнически, будто впервые натур продукт увидел, как что-то редкое, эксклюзивное. Аж неловко стало.
Я откашлялась, потирая живот, чтобы он перестал бурчать.
— Подожди минуту, — Гектор опомнился, отрываясь от моих губ, которые уже почти до ран обгорели от его столь наглого внимания, — я позову Семёныча. Он выдернет из тебя иглу.
Надеюсь, бандюган не накачал меня наркотиками. Иначе планам конец. Он воспользуется мной, а я даже не успею поторговаться, назначив цену. За что? За никем не сорванный цветок. Что ещё я могу предложить вожаку? Они любят такое. Они. Другие. Сатанеют от чистых девочек. Чувствуют себя первооткрывателями и завоевателями неизведанного, когда рвут целку. Самоутверждаются. В данном случае моя невинность — мой мощный козырь.
Всё же соображаю я трезво. Вряд ли меня накололи дурью. Сейчас я в ужасной форме. Наверное, я не привлекаю мужчину. Плохо. Я должна его соблазнить и вызвать адское желание. Но я не знаю как. Неумёха я. За свои девятнадцать ни разу даже не целовалась. По-взрослому. Взахлёб. В запой. Чтобы ноги подкашивались. Чтобы в обморок падала. Стыд мне, да и срам. Лохушка я отстойная. Да просто не встретила никого ещё, с кем бы искренне захотела разделить удовольствие.
До него. Я сошла с ума. Дура я! Неужели влюбилась? В преступника. С первого взгляда. Ну да. Как в такого идеального самца не влюбиться? Мечта любой девчонки. Внешне. И только. А в душе у него спрятан ящик Пандоры.
