Горностай пробежал – словно кто палочки разбросал в беспорядке. Этот зверёк редко когда прямой след оставит. Так и мечется из стороны в сторону.
Как-то в сосновом бору я набрёл на полянку, сплошь усеянную горностаевыми следами. Было непонятно, то ли он кого ловил, то ли его кто. У самой опушки, около плотных молодых сосенок, я всё же нашёл на снегу росчерк мягких крыльев какой-то большой совы, скорее всего филина. Там, где оборвался след маленького хищника, замёрзли две капельки крови. Не успел он добежать до спасительного сосняка. А ведь мог унырнуть в снег и тем спастись, но почему-то этого не сделал.
Однажды, обойдя безрезультатно километров десять, я возвращался к избушке старой лыжнёй по речке Вогулке. Мне оставалось пройти ещё несколько километров, когда увидел, что с левой стороны на эту же лыжню вышли волки. Сколько их было, я сразу не смог определить, так как двигались они след в след. Вышли волки на лыжню скорее всего утром, потому что следы были основательно подмёрзшие. Километра через полтора, когда до избушки оставалось примерно столько же, я обнаружил, что волки здесь остановились, а трое из них рядком расселись вдоль левой стороны лыжни. Были ясно видны даже отпечатки хвостов сидящих волков. Четвёртый ходил перед ними, прошёл несколько раз туда-сюда. Не надо было быть большим следопытом, чтобы понять – волки здесь совещались! Между ними шёл какой-то разговор! С этого места пара волков сошла с лыжни вправо в ивняки. Другая тоже пошла целиной, но влево от лыжни, в частый ельник. Я решил протропить последнюю пару и вот что выяснил. Впереди, метрах в полутораста, Вогулка разделялась на два рукава, между которыми был небольшой островок, заросший ивняком. Там стояли два крупных лося. Волки, видимо, их почуяли издалека, потому что северный ветерок тянул вниз по речке прямо на них, и решили организовать на лосей охоту. Сделали они это, предварительно посовещавшись, после чего двое пошли «на номера», а двое – «в загон». Однако охоты у них не получилось. То ли они сами подшумели лосей, то ли «загонщики» начали гнать раньше, чем нужно было, то ли «стрелки» опоздали. Одним словом, лоси опередили волков и ушли через большое болото на соседнюю Еловку. Снег был очень глубок, и волки не стали их преследовать. Я совсем не хочу очеловечивать этих зверей, но факт остаётся фактом. Прежде чем начать загон на лосей, волки совещались на своём, волчьем языке и заранее распределили роли на этой охоте. Они действовали совершенно так же, как и мы, люди, на загонных лосиных охотах.
В местах лосиных жировок, там, где лоси стоят и кормятся порой подолгу, снег настолько истолочён этими зверями, что понять, сколько их здесь живёт или жило, просто невозможно. Надо тогда сделать круг и обойти место жировки, проверить входные и выходные следы. Они тут же дадут ответ охотнику – сколько тут кормилось лосей и каких, молодых или старых, коров ли быков, стоят ли ещё они в этих непроходимых ивняках или вышли в другую часть леса.
Яма в глубоком снегу – это лосиная лёжка, а рядом другая. Обе умятые, промёрзшие. Лоси встали не меньше трёх часов тому назад. Видно, что лежали здесь два быка, что легко определить по мочевым точкам. Корова это делает иначе. Один бык, наверное, помоложе – лёжка у него заметно меньше. Около лёжки старшего остались следы его губ. Это он хватал снег губами, вроде как бы пил. На речках, там, где одавленная льдом и толстым снегом выходит наледь, лоси постоянно навещают такие места, чтобы поесть снега, смоченного речной водой. Это у них что-то вроде зимнего солонца.
В припечорских борах-беломошниках когда-то жило много дикого северного оленя. Пожалуй, след этого зверя самый мощный и заметный среди следов других лесных жителей. Когда северный олень копает снег, чтобы добыть себе ягель на пропитание, то за ним остаётся буквально траншея, канава порой почти метровой глубины. Когда я первый раз увидел такое, то, честно говоря, не поверил, что это сделал олень. Я видел тогда след одиночного оленя, который кормился в бору. Что же оставляет за собой стадо в сотню, другую оленей!
Птицы тоже ходят по земле. В некоторых местах натопчут не меньше, чем звери.
Когда белые куропатки кормятся стайкой в заваленном снегом ивняке, склёвывая почки, то так напетляют между кустов, что живого места около них не оставят. У куропаток пальцы зимой обрастают перьями и становятся, словно маленькие снегоступы. След куропатки – широкая борозда, будто неведомая зверюшка ползла по снегу и буровила его.
Я как-то видел куропатку, которая убегала от меня. Вернее, сначала я увидел беспрерывно появляющийся след за невидимкой-птицей (такая она белая!), потом – чёрный глазок и клюв. Только после этого проявились, хотя и с трудом, очертания всей куропатки. В тот день было пасмурно, и куропатка бежала без тени. Если б солнце было – сразу бы увидел.
Белая куропатка склёвывала почки.
У рябчика мелкие крестики следов. Он садится на снег, пожалуй, только тогда, когда ему надо зарыться на ночёвку. Пробежит, закопается в снег, пророет норку, да ещё пару раз продырявит потолок своей ночной квартиры, чтобы осмотреться – безопасно ли. Хотя вообще-то трудно предположить, для чего он высовывает головку из-под снега. Может, совсем и не для этого. Может, просто отдушина. Утром вылезет наружу, пройдётся немного, только потом взлетит, царапнув снег кончиками маховых перьев, словно пятернёй мазнёт. А в лунке-норке останется только кучка жёлто-серых колбасок.
Закапываются в снег на ночлег и рябчики, и тетерева, и глухари.
…Небольшая полянка в сосняке. Около куртины молодых сосенок, которые завалены снегом почти до самых вершинок, какие-то следы. Стараюсь подходить по возможности бесшумно, потому что уже понял, что это следы глухарей и их лунки, в которых они ночуют. Иногда они сидят там и днём. Только вот непонятно издалека, есть там глухари или нет. Надо проверить.
Когда подошёл к самым лункам, то понял, что глухари тут, рядом со мной. Мела небольшая позёмка, день был ветреный. Глухари, нажировавшись с утра, закопались снег прямо днём. Не успел я сосчитать, сколько там было лунок, как все глухари почти одновременно взорвались из-под снега. Было их восемь здоровенных петухов и две глухарки. Взлетели они очень близко от меня, а самый ближний – прямо под носками лыж. До сих пор себя ругаю, что спрятал «Зенит» от снега под куртку. Какой мог быть снимок! Но… ни одного кадра.
Всё видно на снегу. Даже те, кто хоронится по вершинам елей и сосен, всё равно наследят.
Вот под ёлкой какой-то сор. Это белка грызла еловые шишки на своём любимом кормовом дереве. На снегу чешуйки, стерженьки от шишек да прозрачные крылатки без семян. Белка почти всегда разделывает шишку на одном и том же месте. Даже если сорвёт её на другом дереве, то идёт на своё старое, привычное.
Весной белка начинает «бить почку» – питается почками ели перед гоном и во время него. В марте и апреле под ёлками снег усыпан сгрызенными кончиками еловых веточек. Сначала эти погрызы видишь редко. Да и весенние снегопады то и дело прикрывают их. Но когда начинает постепенно сходить снег, то под ёлками погрызы лежат слоем.
