Туман стоял выше нашей седловины. В той стороне, где угадывалось солнце, сияло так, что со сна было трудно смотреть. Мы озябли и запалили костёр. Синий дым быстро поднимался в безветренном воздухе и уходил в туман.
Потом я часто вспоминал эту седловину, которую мы назвали по-алтайски «Суу-тарт-та». Андрей перевёл нам его с русского. А придумали мы его назвать «Вода в мешке».
Получилось вот как. На седловине воды не было. Ту грязь, что ещё немного сохранилась в ямке, водой нельзя было даже назвать, не то, что пить. Тогда мы решили притащить со снежников мокрого плотного снега и использовать его как воду – таять и кипятить.
Погревшись у костра, полезли с пустыми рюкзаками к тем самым снежникам, которые заметили, когда поднимались к седловине. Тогда, вечером, эти поля нерастаявшего снега были лилово-розового цвета и казались совсем небольшими.
Но когда мы к ним подошли, первое впечатление оказалось обманчивым. Они были огромными, эти поля, и им не суждено было растаять до новых снегов.
Мы плотно набили рюкзаки тяжёлым мокрым снегом, а потом сидели на твёрдых рюкзаках и в июле, словно в январе, дули на занемевшие от холода красные пальцы.
Поверхность снежников была истоптана маралами. Они ходили сюда днём, чтобы уберечься от гнуса. Я представил себе, а потом не раз видел, как ходят эти, рыжеватые летом, крупные олени по снегу. Они не проваливаются в него, потому что он плотный, и копыта их печатают чёткие следы. Каждый из них похож на сердечко.
Когда мы подходили сверху от снежников к палатке, почти рядом с ней увидели марала-пантача. Большие были у него рога-панты. Он стоял за палаткой и смотрел на нас. Мы были немного выше его, и он внимательно нас разглядывал. Нечасто, видно, в то время ходили люди на перевал Суу-тарт-та, и марал потому совершенно нас не боялся. Потом он спокойно пошёл в гору. И долго ещё мы видели, как исчезает и снова появляется среди мелколесья корона его рогов. Марал осыпáл росу с кустов и травы, и за ним тянулась широкая тёмно-зёленая полоса. Потом он ушёл в туман.
Мы так вымокли в этой холодной утренней росе, будто в пояс перебрели горную речку. Жгли костёр, пили чай из растопленного снега и сушили одежду.
Потом стали подниматься на вершину горы Тоолок, что в переводе с алтайского значит шар, круглый.
Кончился лес, кедры и пихты остались где-то там, внизу. Солнце грело нам спины. Склон становился круче и круче, и подниматься приходилось всё время согнувшись. Когда мы останавливались на передышку, можно было видеть огромную горную страну. С каждым метром подъёма открывались новые хребты. Ветер шёл с юга, и, казалось, в нём были запахи дальних пастушеских стоянок, аромат горных трав и прохлада нетающих снегов.
И вот мы вылезли, наконец, на плоскую вершину гольца Тоолок. Она была совсем неширока и устлана битым камнем, словно специально кто-то сделал это к нашему приходу.
Когда видишь такое, захватывает дух!
И только мы собрались прокричать «ура!» и отпраздновать победу, как с противоположной стороны показалась из-за камней лобастая голова медведя, и тут же выскочил на вершину медвежонок. Не сговариваясь, мы закричали вместо «ура!» непонятно что. То ли напугались, то ли просто так.
Медведица мгновенно развернулась, рявкнула и исчезла за камнями вместе с медвежонком. Мы кинулись посмотреть на них и увидели, как они мчатся вниз и немного наискось по склону через заросли карликовой берёзки. Медведица сильно вскидывала задом, а медвежонок подпрыгивал словно мячик. Они пронеслись по совершенно голубой от цветущего водосбора поляне и словно провалились в какую-то яму. Всё это произошло настолько быстро, что я позабыл про висевший у меня на груди «Зенит». До него ли мне было, когда я первый раз в жизни увидел медведей.
И вот мы стоим на плоской вершине гольца Тоолок. Ветер треплет наши рубахи и холодит разгорячённое тело, давит на нас с ощутимой силой. Мы ещё во власти встречи с медведями и возбуждённо обсуждаем это происшествие. Но постепенно огромность горного пространства начинает действовать на нас, и мы отдаемся созерцанию того необычного, что окружило, наконец, наши души.
Насколько охватывает глаз, идут один за другим горные хребты, словно каменные волны, застывшие в вечном покое. Невозможно различить в голубом воздухе границу неба и гор, потому что сияет солнце, а голубая дымка застлала все дали. Такое ощущение, что ты неподвижно летишь в пространстве и будешь ещё долго так лететь. На десятки километров к северу уходит гигантская долина Телецкого озера и словно растворяется в бесконечности.
Удивительно меняется настроение, когда выйдешь на вершину большой горы. Как бы ты ни устал – тебе хорошо. Хорошо оттого, что ты выбрался, наконец, на эту вершину, что можешь смотреть на десятки километров вокруг, что ветер словно мягкими руками гладит твои щёки и теребит рубаху. Сколько ни бывал я потом в горах, ни разу не был на вершине, над которой не было бы ветра. Он над горами, наверное, всегда.
Когда одолеваешь вершину, одолеваешь не только её, но и себя. Конечно, есть вершины и выше, но эта – твоя, и этого у тебя никто не отнимет. Здесь кончается Земля, здесь кончился твой путь. Остаётся только любоваться тем, что вокруг тебя, стараясь не думать, что скоро начнётся спуск и, может быть, ты навсегда распрощаешься с этой вершиной.
Иван вырвал из записной книжки листок и написал на нём «Здесь были…» – наши фамилии, имена и дату этого солнечного дня. Я достал коротенькую энтомологическую пробирку, свернул бумажку трубочкой, вложил её в эту пробирку и крепко заткнул чёрной резиновой пробкой. Потом, подняв камень, сунул под него пробирку и опустил его.
Она лежит там, на вершине горы Тоолок, уже больше полувека, если только не сожгло её молнией. Они постоянно бьют в вершины.
Жёлтый дым. Облако.
В конце мая на прияйлинской террасе цветут березняки. В это время над озером гуляет весёлый сорвиголова ветер. Он катается по цветущим склонам, прыгает по ущельям от стенки к стенке. Вдруг, чуть касаясь воды, пробежится от берега в озеро и обратно, оставляя исчезающий тут же след, и пропадёт куда-то.
Телецкое озеро. Середина мая.
Или неожиданно сорвётся с места и помчится по березняку, выдувая из каждой серёжки лёгкий жёлтый дымок. Этот жёлтый дым, набирая в себя всё новые порции, растёт, клубится, поднимаясь над зелёно-белым березняком, а потом ложится на озеро. Тогда поверхность воды покрывается словно жёлтенькой кисеёй, которая быстро рвётся на полосы и извилистые ленты, а потом тонет, мутя чистую-чистую воду.
•••
