Потом я облокотился обеими руками на седло, положил на них голову и расслабился. Тело ныло. Руки дрожали, и ноги. В коленях ломило. Я стоял, полностью отдавшись великому отупению. Нечасто бывает это громадное и до тошноты противное отупение от физической перегрузки, и мне, откровенно говоря, было просто нехорошо.
– Эх! Чалый ты мой, Чалый! – сказал я коню, чуть его покачивая.
И тут он обернулся ко мне, легонько ухватил зубами за полу полушубка, потянул и тихо-тихо заржал.
– Давай, давай, хозяин! – словно говорил он мне. – Нечего тут торчать. Поехали до дому! B седле отдохнёшь эти два километра.
Вот что он мне говорил и дёргал зубами за полушубок.
Я дал ему два куска сахара, которые завалялись у меня в кармане, c трудом забрался в седло и через двадцать минут был дома.
Было такое
Зубные червяки
Работал я в 1959 году в Алтайском заповеднике на кордоне Чодро начальником Чулышманского отдела. Это самая что ни на есть глубинка. До Улагана, райцентра, верхом по горам – 75 километров. До железной дороги, до города Бийска, больше шестисот. Одним словом, если что случится со здоровьем, кричи не докричишься. Надежда только на себя да на местных знахарей.
Разболелся у меня зуб коренной. Боль такая, что жить неохота. Щёку, конечно, разнесло до неприличия. Что делать? Николай Андади́ков, рослый алтаец, лесник заповедника говорит: «Это у тебя, Аверьяныч (это они так звали меня по отчеству вместо Валерьяныч), в зубе червяки завелись, вот он и раздулся. Ты поезжай на заставу к бабке Акчиной, она тебя вылечит. У меня так было. Шестьдесят четыре червяка вышло. Я считал». Никогда такого не видел и не слышал, хотя зубы болели и раньше. Да и я ведь биолог-охотовед с высшим образованием знаю, что не могут, ну просто никак не могут там завестись какие-то червяки. Но боль не проходит, щека всё больше раздувается – надо ехать к бабке Акчиной на заставу.
Застава, где зимой жили алтайские пастухи со своими отарами, представляла собой добротный дом да сарай, построенные ещё в ту пору, когда Тува была самостоятельным государством, и граница с ней проходила по восточной границе Алтайского заповедника. Тогда там жили пограничники. Тува присоединилась к СССР, пограничники ушли, а строения остались. В Чодро застава была километрах в шести. Мы на правом берегу Чулышмана, а она – на левом.
Вобщем, заседлал я Чалого и двинулся к знахарке, бабушке Акчиной. По-русски она не говорила, но понимала всё. То, что она говорила мне по-алтайски, я в свою очередь не понимал, переводила её дочь, пастушка средних лет. Да и объяснять мне ничего не надо было – щека говорила сама за себя.
И началась процедура лечения моего зуба. Сначала бабка положила на пол седло и велела мне лечь на него животом. Потом она нагребла в плоскую консервную банку горящих углей из печурки и, достав откуда-то грязный мешочек, высыпала себе в горсть немного каких-то чёрных семян. «Дьяман-олон, – сказала её дочь. – Плохой трава. Дурман». Эту горстку бабка бросила на угли в банке, а когда пошёл дым, тут же накрыла её двухлитровым бидончиком. Стала ждать, когда семена перестанут дымить. Как только это произошло, она перевернула бидончик, быстро зачерпнула ковшиком из кипящего на печке казана воды, вылила в бидончик и тут же накрыла его шапкой-ушанкой. После этого она вставила в дырку, проделанную в центре шапки, сухую трубку из борщевика. На верхнем конце трубка была срезана косо. Всё это бабка поставила передо мной и знаками велела запихнуть конец трубки в рот, прислонить его к зубу так, чтобы пар, выходящий из неё, грел больной зуб. «Теперь ждать надо», – перевела её бормотание дочь. Я покорно лежал пузом на седле и грел свой больной зуб. Честно говоря, я не очень-то верил в эффективность этой процедуры, но постепенно боль начала стихать.
Минут через десять бабка велела мне встать и дала пиалу горячего кипячёного молока. Я так понял, что это противоядие от отравления дурманом.
Однако процедура на этом не закончилась, и дочка Акчиной сказала: «Теперь червяков будем смотреть. Наверное, много их у тебя. Большой шишка на щеке». Тут уж я совсем, как теперь принято говорить, отпал, но виду не подаю, жду, что будет. Бабка взяла грязноватую марлечку и через неё вылила воду из бидончика. По её предположению червяки должны были вылезти из моего зуба и по трубке упасть в горячую воду.
И что же вы думаете! На марлечке остались двенадцать маленьких червячков миллиметра четыре-пять длиной каждый, а на одном кончике у некоторых – как бы чёрненькая головка. Вот это чудеса! Однако факт оставался фактом: червячки, о которых говорил Николай Андадиков, вот они, передо мной, а зубная боль значительно утихла.
Бабка Акчина что-то сказала по-алтайски. «Завтра ещё приезжай, она велит», – перевела её дочь.
На следующий день я поехал к знахарке не просто так. У меня было немного формалина и пробирки. Ну, теперь-то я не оплошаю. Заформалиню этих загадочных червячков, а потом в заповеднике посмотрю их под микроскопом.
На заставе всё было так же, как и накануне: лежал я на седле и дышал паром дурмана-белены. Так же процедили кипяток, и снова на марлечке образовались червячки! Только их было вдвое меньше – только шесть. Бабка опять что-то забормотала, а дочь засмеялась и сказала, что мало их потому, что «шишка меньше стал». Я аккуратно собрал этих червяков в пробирочку с формалином, заткнул пробкой, положил в карман и поехал к себе на кордон. Только вот сохранить мне эту пробирку не удалось. Через два дня она выскользнула из моих рук, упала на пол и разбилась. Так я и не узнал, что представляли собой эти загадочные червяки, которые алтайская знахарка бабушка Акчина выгнала из моего организма. Да и червяки ли это были? Конечно, думаю, нет. Просто под действием паров дурмана опухоль сократилась и выдавила через зубной канал содержимое, которое свернулось в кипятке. Так образовались эти «червяки».
Вот такая произошла со мной история много лет тому назад. Осталась и фотография, где я стою рядом с бабушкой Акчиной и главврачом Улаганской районной больницы, хирургом Верой Доровских, рядом с представителями двух направлений в медицине: народной и обычной.
Отдых после подъёма. Справа – бабушка Акчина.
Ночь у Дьенду
Летом 1959 года меня назначили начальником Чулышманского отдела Алтайского заповедника. Жил я тогда на кордоне Чодро, что примерно в 130 километрах на юг от Телецкого озера, в огромном расширении долины реки Чулышман.
Почти ежедневно я сидел в седле. То надо на соседний кордон Язулу, а до него – 40 с лишним километров по горам. День пути, а дальше на юг селений нет до самой монгольской границы. То – в объезд пастушьих стоянок, то – в райцентр Улаган, который от Чодро в 75 километрах, опять же через перевал. За один день я туда редко когда добирался и обычно ночевал на полпути у пастухов в аиле, алтайской юрте.
