Чирки, вспугнутые нами, начинают возвращаться. Вот на Юру налетает парочка. Тук! Тук! Оба чирка словно наткнулись на невидимую стенку, вертикально падают в воду. Вот это выстрелы! Ещё дуплет, и снова пара чирят выпадает из налетевшей стайки. Феноменальная стрельба! Оно и понятно. Юра – стендовик, мастер спорта. Да к тому же коренной астраханец, всю жизнь охотится в плавнях. Правда, и у него бывают промахи. Чирок есть чирок.
Наблюдая за Юрой, краем глаза вижу, как на высоте моего роста на меня мчится плотная, словно маленькая тучка, стайка чирков. Много! Штук тридцать!
Выпрямляюсь и вскидываю ружьё. Словно заряд фейерверка стайка взмывает над моей засидкой, рассыпаясь во все стороны. Я провожаю её запоздалым дуплетом. Увы! Даже пёрышко не выпало.
И так было ещё трижды, но только два чирка лежат на дне моего куласа. Hа восемь выстрелов всего две птицы! Можно подумать – ну и стрелок. А я радовался, потому что для меня это был прекрасный результат.
Наступает затишье. Чирки перелетают с места на место, но высоко не поднимаются и далеко не летят. Но вокруг нас всё равно шум, невидимая возня в кундраках, вскрики чирков. Однако никакой стрельбы нет.
Юра выталкивается из тростника и кричит мне, что уйдёт вверх по течению, чтобы погонять утку. Не торопясь, он удаляется от меня к северу, мерно перебрасывая шест.
Чирки стайка за стайкой понемногу перелетают от него. Он словно гонит перед собой живой птичий вал. Чем дальше, тем этот вал становится всё больше. Пока Юра в пределах видимости, видны и отдельные перелетающие птицы, но постепенно они действительно сливаются в один тёмный вал, удаляющийся к горизонту. Потом я теряю Юру из виду – он уплыл уже километра за два, не меньше. Однако определить, где он движется, несложно. Время от времени я вижу, как горизонт словно вспухает. Это поднимаются вспугнутые Юрой чирочьи стаи. Никогда не видел такого количества птиц! Это что-то невероятное! Они поднимаются монолитной единой массой шириной, наверное, не меньше полукилометра.
Слышен дальний выстрел, и шум поднявшейся массы птиц. На этот раз их особенно много. Ну, думаю, теперь пойдут обратно. Видимо, он их там припёр к какой-то границе, дальше которой им лететь нельзя, и чирки полетели обратно. На меня!
Много раз налетали на меня чирочьи стайки. Дуплет за дуплетом, дуплет за дуплетом, но результаты были ещё хуже, чем в начале охоты, хотя сжёг я не меньше полусотни патронов, да ещё до боли набил себе отдачей правую щёку. Добыл всего трёх чирков.
Говорят – мал золотник да дорог. Про чирков это – в прямом смысле. Патрончики-то кусаются!
ВЕЧЕР
Вот и ещё один день к концу. Стало прохладно. Я снимаюсь со своего последнего места и, не торопясь, выталкиваю кулас на чистое. Метрах в двухстах левее Юра тоже держит путь к моторке, к месту сбора.
Совершенно жёлтый, лимонного цвета закат занял полнеба. Солнце только что село. Вода жидким золотом струится среди кундраков, чёрных против заката.
Великая тишина. Гуси угомонились, не слышно лебедей. Всё вокруг готовится к ночи.
За две сотни метров отчётливо слышен разговор Юры с какими-то охотниками. Потом оттуда, из куртины тростника выскакивает красноватый взблеск, и тут же через секунду ахает выстрел. Эхо отчётливо перекатывается по воде, гром выстрела отражается от островков тростника, разбросанных по янтарному плёсу. Похоже, что кто-то колышет гигантский лист жести, взяв его за углы. Эхо всё тише и тише, и только через несколько секунд ещё слышится какой-то шелест, шёпот эха.
И снова великая тишина. Ты словно мизерная пылинка среди простора волжской Дельты. Почти двухсоткилометровая ширина, тысячи протоков, кустов, тростников, островов. И ты – малюсенькая капелька разумной жизни, пытающаяся осмыслить огромность охватившего тебя пространства.
Мерно перекидываю шест, отталкиваясь от дна. Шест немного вязнет. Изредка шелестят бурые стебли ежеголовника, скользя по бортам. Постепенно темнеет.
Неожиданно слева, в той стороне, где Юра разговаривал с охотниками, начинается великий шум. Я застываю в куласе с шестом наперевес. Невольно хочется схватить ружьё. Шум такой, словно на большой скорости приближается поезд-товарняк. Что за чудо? И тут замечаю, как над тростниками мелькает какая-то масса, с трудом различимая в сумерках. Да это поднялась гигантская стая лысух. Словно туча! Словно рой! Тысяча? Больше? Кто их спугнул? Какой-то хищник? Наверняка. Хотя говорят, что даже орлан-белохвост не решается броситься за добычей на такую вот огромную стаю. Шум его отпугивает? Во всяком случае, если б я не стоял в куласе посреди огромной воды, наверняка бы сказал, что где-то мчится состав из сотни железнодорожных вагонов.
Через какое-то непродолжительное время шум стихает – стая уходит за дальние тростники и там падает, слышно, на воду. Опять тишина…
Немного сзади и справа слышен нарастающий скрип перьев и словно негромкие переговоры. Не оборачиваясь, знаю – это идут лебеди. Шшш-и-хх! Шшш-и-хх! Шшш-и-хх! – взмахи крыльев. Ку-у! Ку-клу! – негромкий лебединый разговор.
Они идут к северу в восточной темнеющей стороне неба, пять огромных птиц. Закат ещё пылает, и лебеди словно светятся на помрачневшем к ночи небе. Под ними жёлтые в последнем отблеске заката тростники и чёрная, совершенно чёрная вода. Взгляд оторвать от этой картины нет сил.
Вдруг один из лебедей, последний, отворачивает и идёт прямо на меня. Лебеди здесь совершенно не боятся человека. Он приближается ко мне и облетает мой кулас. Он явно заинтересован и хочет рассмотреть меня получше. А может быть, он хочет попрощаться со мной? Ведь завтра я уезжаю из этих благословенных мест. Ерунда, конечно, но как хотелось бы…
Вот лебедь уже совсем надо мной, и я вижу, как он клонит голову то на одну сторону, то на другую, рассматривая меня. Крылья, грудь и живот подсвечены закатом. Чёрные ноги вытянуты и прижаты к короткому хвосту. Скрипят, изгибаясь, маховые перья. Какая красота видеть так близко такую могучую птицу! В полёте лебедя очень хорошо видна его сила. Ударом сгиба крыла он может сломать руку человека.
И тут что-то звонко ляпается в паре метров от куласа. Это что такое? Вот негодяй! Это он выразил, рассмотрев меня, своё ко мне презрение и кинул сверху свою «визитную карточку».
А закат постепенно гаснет. Мы привязываем куласы к «Крыму» и выгребаемся на прокос, который тускло поблескивает широкой водной дорогой среди слившихся как будто в сушу кундраков.
Опять ревёт мотор, холодный ветер бьёт в лицо, а я прощаюсь с Дельтой, которую теперь всегда буду писать с большой буквы.
Головешки на осинах
Один раз в жизни я удачно, просто фантастически удачно, поохотился на тетеревов с чучелами. Это было в октябре 1956 года на севере Новосибирской области, неподалёку от села Чумаково. Никогда в жизни ни до, ни после, я не видел такого скопления тетеревов в одном месте…
В стае, ночующей в каком-нибудь ряме, заболоченном сосняке, вы мне не поверите, скапливалось до тысячи птиц. Нет, конечно, такая масса не летела вся разом. Они только ночевали в одном месте, а перелетали на жировку в колки, небольшие берёзовые рощицы, стайками штук по двадцать – двадцать пять. Однако на жировку они шли каждое утро постоянно, в течение получаса примерно.
