И дверь захлопнулась перед самым носом волонтеров.
Петр Егорович так никогда и не узнает, что проигрыш «Зенита» не помешал ему проявить гражданскую сознательность и выдвинуть в депутаты горсовета Людмилу Шилову. Буквально в те же минуты, в комнате 106.
В отличие от Леры и Сашки, беспардонно вламывающихся в квартиры земляков, Лев Михайлович проявил тактичность. Он оставил их жилища нетронутыми. Лева любил людей и не впутывал их в политику. Разве мало им своих забот? Пусть живут своей жизнью, тем более что она у них не сахар. А уж выборы – это его головная боль и его источник доходов. Разделение труда – разумная основа общества. Кому-то за «Зенит» болеть, а кому-то продвигать Людочку в депутаты. Каждому свое.
* * *
Маша пришла поплакать в штаб. Это пространство стало для нее в последнее время таким родным. Тут уютно, кипит чайник, гудят голоса ребят, а в воздухе разлито жизнеутверждающее возбуждение.
На этот раз народу было мало. Ребята ушли собирать подписи или стоять на «точках» – импровизированных тумбах, оклеенных фотографиями Петра с призывами оставлять подписи и наказы.
Лера с Сашкой только что вернулись от какого-то футбольного фаната и рассказывали в красках, как чуть жизнью не поплатились за проигрыш «Зенита». Петр хохотал, а Дима улыбался. У них вообще были разные диапазоны реагирования.
– Что хмурая? – Заметил Дима Машу.
– Вы листовку с моей фоткой видели?
– А что с ней не так?
– Я страшная на ней.
– Да? – Оживилась Лера. – С рогами, что ли?
– Ну, рога – это мне потом пририсуют. А пока просто никакая, как моль бледная… И одета по-идиотски…
– Надо же, – задумчиво протянула Лера, – прямо как в жизни. Могли бы и подфотошопить. Все-таки целого депутата двигают.
Ребята засмеялись. И Маша вместе с ними, потому что колкости Леры носили как бы ритуальный характер, она играла свою партию в их слаженном оркестре. Просто у всех были свои роли: Сашка – бабник и балбес, Лера – язва, Петр – лидер, Дима – умный зануда, Маша… Пожалуй, только Маша не имела четкого амплуа. Просто милая девушка.
Эти роли стали декорацией их дружбы. И посторонний человек мог бы принять их за настоящее. Но ребята знали, что за декорациями скрывается целый мир – огромное пространство человеческих чувств, где Сашка – верный и трезвый, а Лера выцарапает глаза любому, кто покусится на ее друзей. И Дима не такой уж и зануда, если заглянуть чуть глубже. Правда, Петр при любом раскладе – самый сильный и умный среди них.
– Нет, я серьезно! Это ужас-ужас! А главное, что это они еще старались, фотошопом меня подправили. И пиджак пририсовали страшенный.
– А вот с этого места поподробнее, – оживился Дима.
– Ну, типа у меня имидж такой. Чтобы избиратель думал, что у меня личной жизни нет, шмоток модных нет, косметики нет. Короче, ничего у меня нет – от слова «совсем». И вот я, вся такая идейная, иду в депутаты.
– Странный имидж… – Дима задумался.
– Да, еще я феминистка. Ну… по имиджу.
– Хорошо, что не лесбиянка, – подтянулся Сашка.
– Не-е-е… У нее же личной жизни нет, а у лесбиянок она есть, – объяснила Лера.
Пару секунд ребята переваривали услышанное. Все ждали вердикта Петра. Но он молчал. То ли не знал что сказать, то ли решил устраниться от всего, что связано с Машиными выборами. Все-таки этот факт был ему неприятен.
Маше надоело молчать:
– И этими листовками они заклеят весь округ. Ребята, помогите мне! Давайте ходить и срывать их, а?
– Годится! – поддержал Сашка.
– Ни в коем случае! – Голос Димы из задумчивого стал решительным.
– Димон, ты чего?
– Блин… Какой я тупой! Как все просто! Их игра в общем виде теперь понятна. А я, дебил, не сразу допер…
– А некоторые дебилы и сейчас не доперли, – прорезался Сашка. – Говори нормально.
– Я все думал, зачем они Машу позвали. Ну не ради велодорожек же? Не бывает так, чтобы одно письмо – и сразу в дамки. Как я не догадался! Они и не собирались пускать Машу в горсовет, она им там на фиг не нужна.
– И? – Петр оживился. – К чему весь этот маскарад?
– К тому, что есть другой кандидат, который и должен прийти к победе.
– Ясное дело, это наш Петр! – Маша была счастлива за друга.
– Не совсем. Маш, ну сама подумай. Стали бы они тебя уродовать ради Петра? Фаворитом там выбрана другая лошадка. А Маша должна оттенять ее, чтобы, выбирая между ними, только полный придурок мог проголосовать за Машу. Страшная феминистка – вот их жупел. Какой топорный прием! Я ожидал чего-нибудь поинтереснее. Хотя… Надо признать, что прием тупой, но эффективный. В Зауралье за такую точно не проголосуют.
– Тогда сворачиваем удочки? Маша выходит из игры? – в голосе Петра угадывалась нескрываемая радость.
– Нет, ни в коем случае! Маша продолжит играть роль пешки. А потом мы посмотрим.
– На фига?
– Петр, поверь мне как не самому плохому шахматисту. Никогда не надо пренебрегать своими фигурами, даже пешками. Свои фигуры надо беречь. И еще: иногда пешка выходит в ферзи.
– Это ты к чему?
– Просто делюсь опытом шахматиста.
Ребята притихли. Опять слово Димы оказывалось решающим. Впрочем, на то он и стратег.
– Так что, Мария, все остается как есть. Потерпи. И делай все, что тебе скажет твой куратор. Как его?
– Лев Михайлович какой-то. Помощник губернатора. Говорит, что опытный.
– Прекрасно! Соперника надо знать по имени. Интересно, он играет в шахматы?
– Я спрошу.
– Необязательно. А что касается листовок… Не смотри ты на них. Плюнь! Поверь, ты очень симпатичная… А если очень задевает, то я могу их спиной прикрыть…
Маша вспыхнула и опустила глаза.
– Офигеть! – выдохнула Лера.
* * *
Съемки рекламного ролика Марии Соловьевой были назначены на позднее утро. Лев Михайлович продумал все до мелочей. Все-таки у этой девушки были умные глаза, что внушало ему некоторое опасение. Он ждал ее в кабинете 106 и от нечего делать смотрел в окно.
Погода словно дразнила Льва Михайловича полной безмятежностью – ни облачка на небе, ни ветерка. Ни жарко, ни холодно. Повсюду был разлит соблазн бросить все к чертовой матери и уехать куда-нибудь подальше, в деревню, в глушь, да хотя бы в Саратов. Найти там речушку, сидеть на бережке с удочкой и ловить рыбок. И называть их именами губернаторов и мэров, которых он посадил в их высокие кресла за все годы неустанного труда. Подсечь губернатора, выбросить на берег и смотреть, как он извивается и хлопает жабрами, пока не задохнется. И сидел бы Лев Михайлович долго и терпеливо, пока бы всех не переловил.
