Не вдохнуть, — сразу выпить ее захотелось.
Подошел, прикоснулся к спине, которая под рукой тут же задрожала. Глажу, вожу рукой по шелковой коже, а кажется, будто сердце ее ударами чувствую.
И дернуть бы на себя. И заклеймить — при всех. Право свое заявить, взять то, что уже трижды мне принадлежит.
Слова бы Серебряков сказать не смог, его бы самого из дома этого бы вынесли вперед ногами, если б дернулся. Мог прямо в этот момент на плечо себе закинуть. Дернуть волосы вниз, — чтобы шею выгнула с нежной своей кожей, чтобы застонала от боли, — и в шею эту зубами впиться. Утащить с собой и трахать до посинения, пока сам из себя бреда этого не вытрахаю, а после отдать отморозкам, да тем же, что на Серебрякова и работают, — пусть рвут, и запись потом папаше ее отправить.
Но вместо этого, блядь, на танец приглашаю.
Скольжу руками, как, блядь, по вазе из тончайшего фарфора.
От запаха ее жмурюсь, как кот на солнце, от того, как золотые волосы кожу мне щекочут.
На губы смотрю и думаю о том, что мне принадлежат. Могу как угодно приспособить, а самому вкус из выпить только хочется. Тягуче, медленно, смакуя каждый оттенок этого меда.
Будто во рту у меня перекатывается уже забытый ее вкус. А ни хрена, как оказалось, не забытый…
И нет вокруг никого, только мы с ней вдвоем. Кружимся, — и не по залу будто, а где-то почти в небе. Наваждение, бред. Она просто девчонка. Балованная наверняка капризная девка. Может, еще и без мозгов. Что ж меня ведет — то так от нее?
Серебряков подходит и что-то мне пытается говорить. Убеждает в чем-то, о чем-то даже просит, кажется.
А я не слышу. У меня, блядь, колокольчиком голос ее в ушах до сих пор. И воздух с шумом втягиваю, потому что запах девчонки золотой отдаляется. А мне его, блядь, мало!
Ухожу, не дослушивая, что там говорит. Почти расталкивая танцующие пары. На хер. На хрен отсюда. Зря пришел. Зря. Будто наркоты нажрался какой-то.
Как я ее ломать буду, если самого так штырит? Сам себя не узнаю.
Или не ломать? Бросить все и забыть? Оставить девчонку в покое? И себе самому заодно покой дать?
Сбрасываю в номере одежду, что запахом и руками ее пропиталась. Еду в «Жару» — там уж точно стряхну с себя этот бред. Влад девочек каких-то новых нашел, мастерицы, говорит, такие, что сам, как от дозы, улетает от их мастерства. Самое время попробовать.
И охренел, когда увидел, как золотую девочку, мало того, что занесло каким-то ветром в этот бордель, еще и лапает на танцполе какой-то мажористый дрыщ!
А ведь я до сих пор от ее запаха не отошел…
Хоть над моим членом уже и успели поработать одновременно две из новеньких мастериц Севера. Настоящие умелицы, даже не спорю. Мне десять минут понадобилось всего, чтобы два раза спустить пар. Только, блядь, все равно не отпустило…
Глава 33
— Мажоры отдыхают, — Влад усмехается, проследив за моим взглядом. — Два ВИП номера заказали. Тупо потрахаться соплячье пришло. Мы в такие годы пахали так, что неба, блядь, не видели. А эти… Наркота и трах, ничего больше в жизни убогой нет. Зря отцы их пашут, как проклятые. Их империи готовыми скоро отберем. А эти по миру пойдут, если не сдохнут раньше от передозов.
А у меня пелена перед глазами.
Не встал, вылетел на первый этаж. Отшвырнул ублюдка, и в челюсть захерачил так, что у самого кулак заныл.
И краем глаза успел же заметить, как ей дряни в бокал насыпают. А она, блядь, еще и за бокалом этим тянется. Капризы мне какие-то устраивать пытается.
Только я, блядь, не твой папочка, сладкая принцесса. Со мной капризы ни хрена не пройдут.
Зашвырнул в машину, а самому до самого, блядь, нутра гадко. Как будто блевотины вкус остался вместо меда.
Она обычная богатая дешевка.
Мозгов ни хрена нет. Трахается где и с кем попало. Наркотой закачивается. Помойка. Пусть дорогая и элитная. Но помойкой быть не перестает.
На хрен она вообще мне сдалась?
Только сейчас понял, почему ломанулся хмыря от нее отшвыривать.
Решил уже, что она моя. Вот пока танцевал с ней, и решил. Ни хера никому не отдам. Себе заберу. И плевать, хочет или нет. По праву заберу, хоть соплями вся изведется от рева.
А теперь не понимаю — нужен мне этот хлам?
Может, и правда судьба все давно решила, или, вернее, девочка себе сама судьбу эту выбрала мозгами своими куриными? Может, пусть и подыхает вот так — от наркоты. Катится на самое дно? А мне просто отойти в сторону и мешать? Потом приеду, болью Левиной насладиться. Посмотреть, какие у него будут глаза на ее похоронах.
Мерзко мне от девчонки, рядом сидящей в моей машине. Почистить ее после нее надо будет.
Все равно я хотел ее. Хотел так, что зубы сводило.
Решил, что трахну и вышвырну на хрен. В последний раз вмешиваюсь, — пусть катится на свое дно, раз уж так выбрала. Не ее ведь, если разобраться хочу. Нет. Просто обожгло как-то случайно тогда, на озере. Может, пьян был, а, может, наваждение какое-то… Показалось, что есть там что-то. А ни хрена нет. Пустоголовая шлюшка малолетняя. И все. Ни хрена больше.
Только стоило к губам ее прикоснуться, и вкус этот медовый насквозь пробрал.
Растворился во рту, и внутри где-то взорвался.
И, блядь, уже понял, — не остановлюсь. Мне так сладко и так мало. И чем больше вкус ее глотаю, чем больше всхлипов ее под губами моими ртом ловлю, — тем мне больше нужно. Допьяна хочу набраться этим медом.
Прикасаюсь, как будто сломать что-то боюсь. Скольжу руками по соскам, по животу вниз — и дурею. Будто не я ее, а меня самого выкручивает.
И задыхаюсь, с голодом уже набрасываясь на ее рот.
И ненавижу сам себя за тягу эту жгучую и ненормальную.
Я ломать ее должен, а не всхлипы удовольствия ловить, до трясучки напрягаясь в желании, чтоб заорала, чтоб забилась подо мной в наслаждении, чтоб руками в волосы мои впилась. Ласкаю, и ударить по личику этому идеальному хочется. Размазать медовые алые губы, так, чтобы всмятку, чтобы от боли и унижения орала. Чтобы ее от страха передо мной трясло.
А сам пальцами вовнутрь проникаю и опьяняюсь до одури. Тем, как дергается, как глаза закатывает, как ногтями своими мне в кожу, а на самом деле будто в сердце впивается. И рвет, — а я кайф ловлю, как больной на голову ушлепок.
Соски ее — перламутровые, розовые, кажется, что и как волосы, сиянием отдают в темноте.
Чувствительная… Какая чувствительная…
Я губами по коже провожу, едва касаюсь, а она вся дрожит, все трепещет.
И так щемяще-сладко от каждого ее касания, от каждого вздрагивания внутри становится.
