Уехал! А, значит, я могу больше не вздрагивать, ожидая, что нарушит слово и вломится в мою спальню!
Уехал!
Но почему вместо облегчения так как-то болезненно дергается сердце!
Я ведь понимаю, куда и зачем.
Расслабляться и удовлетворять свою страсть с другими — именно с теми, что более умелые и опытные. Которые гроздьями на Санникове виснут. Которых я когда-то, в своей наивной юности, готова была ногтями с него сдирать!
София, ты с ума сошла — ревет внутренний голос. Это же облегчение! Передышка, свободная от удушающего присутствия в доме Санникова ночь! Не говоря уже о большем!
Но я лишь комкаю в руках эти чертовы занавески, сжимая в кулаках почти до разрыва ткани. И почему-то думаю о том, что даже внутренний голос называет меня так, как называл только Стас.
Глава 35
И мне бы выспаться, набраться сил, вздохнуть по-настоящему с облегчением.
Так какого же черта я так и стою почти до рассвета у окна?
Периодически отходя от него и начиная мерить комнату нервными шагами, как ревнивая жена? Бродя из угла в угол босиком, почти на цыпочках, чтобы, не дай Бог, не пропустить, как вернется?
И он возвращается. В сумерках рассвета я прекрасно могу его рассмотреть.
Идет, слегка шатаясь, рубашка распахнута на груди, пуговиц нет.
Зато на ней алыми пятнами прямо светятся следы помады. Особенно там, где рубашка торчит из штанов. Разных оттенков, между прочим! Рыжий, темно-вишневый и перламутр! Всегда будут ненавидеть эти самые безвкусные на свете цвета! Как вообще можно в такой цвет красить губы?
Слушаю его нетвердые шаги.
Как замедляется рядом с моей комнатой.
Останавливается.
И снова дыхание замирает.
Идет дальше, все ускоряясь.
Хлопает дверь.
Даже слышу, как повалился на постель, — наверняка, в полном изнеможении! Еще бы! Безвкусные драные кошки наверняка вымотали его до предела! Даже не разделся наверняка! И весь дом теперь провоняется какими-то шлюхами!
За стеной раздается раскатистый храп.
А я, закусив и без того израненные губы до новой крови, так и не могу уснуть.
Глава 36
Даже забыться в полусне не забываю, как моя дверь раскрывается настежь. И опять без стука.
— Хозяин ждет к завтраку, — сообщает та самая Людмила, что и вчера звала меня на ужин, даже не глядя на меня, просто в распахнутую комнату, стоя на пороге.
Моего ответа никто не ждет.
Просто приказ.
Даже стучаться — и того я не достойна.
Видимо, даже не предполагается, что у меня здесь может быть личное пространство.
Да и о чем я?
Я просто вещь, с которой никто и не думает считаться!
Даже Людмила, его прислуга как на пыль под ногами на меня смотрит, вернее, не смотрит вообще. И она явно невиновата, наверняка так ей приказал относиться ко мне ее хозяин.
Ее? — с губ слетает горький смешок.
Нет, она, эта женщина, хоть и прислуга, а все-таки свободна! Она может выбирать, на кого работать, развернуться и уйти, если с ней будут обращаться так, как неприемлемо.
Это — мой хозяин, Стас Санников. А я — просто игрушка. Вещь. Даже ответа которой не ждут. Он не предполагается. Раз приказали — должна сорваться и бежать. Исполнять то, что хочется хозяину. Какое свое мнение?
Качаю головой, чувствуя, как сгибаются плечи. Этот груз слишком тяжел.
И все же — я должна выдержать. Заставляю себя их снова расправить. Даже наедине с собой нельзя быть слабой. Нельзя этому чувству завладеть мной, проникнуть внутрь. Потому что иначе сломаюсь и даже тогда, когда Санников решит, что свой долг перед ним я уже отработала, — уже невозможно будет снова расправить плечи. Сломанное раз уже никогда не восстановить. Я знаю.
— Ничего, — шепчу сама себе, быстро поднимаясь и направляясь в душ. — Трудности только закаляют и делают сильнее. Так всегда говорил отец, а он был самым сильным человеком из всех, кого я знаю. Значит, и я смогу. Выстоять, не сломаться и только стать сильнее!
Принимаю душ за рекордное для себя время.
И, только выйдя обратно в комнату, завернутая в коротенькое махровое полотенце, понимаю, что у меня совсем нет одежды!
Я ведь не возвращалась домой собрать хоть какие-то вещи, Санников не дал! А сам одеждой для своей игрушки он не озаботился! Единственное же мое платье так и осталось валяться лужицей на ковре гостиной, где он и сейчас ждет меня к завтраку!
Вот же черт!
Или Санников так тонко мне намекает, что его игрушка должна ходить по дому обнаженной и быть постоянно готовой ублажать своего хозяина! Отрабатывать, так сказать, заплаченные деньги по полной! Возбуждая аппетит на максимум и тут же его удовлетворяя, а не дожидаясь, пока он сам у него проснется…
Какой же он все-таки подонок…
Некоторое время все же мнусь, переступая босыми ногами по пушистому ворсу ковра. В таком виде выходить на завтрак я не привыкла, не говоря уже про общество!
Но, поскольку за это время ничего хотя бы похожего на одежду для завтрака мне не принесли…
Понимаю, что выхода нет, — придется идти именно так.
Слегка трогаю расческой еще мокрые волосы и, расправив плечи, как только возможно, выхожу из комнаты, шумно выдохнув перед дверью.
Пусть даже прислуга в этом доме относится ко мне, как к мусору. Я все равно буду держаться как королева! Даже если меня унизили и лишили одежды! Достоинства и чести я себя лишить все равно не дам! Тебе не сломать меня, Санников, как бы ты ни старался!
Но все равно весь мой запал решимости куда-то иссякает, стоит переступить порог гостиной.
Он не ест, сидит во главе длинного стола и явно дожидается меня. А я… Я опускаю голову, чтобы не встретиться с его взглядом.
От которого меня пронзает и заставляет дернуться даже так. Сквозь опущенные ресницы…
Кожа на всем теле начинает полыхать под его тяжелым и одновременно обжигающим взглядом.
Будто и нет никакого полотенца, а Санников успел не только рассмотреть меня всю без него, но и сжать грудь, — иначе почему соски так резко дергаются, будто он прямо сейчас их сжимает своими огромными ручищами, а сладкий яд тепла течет от них, заострившихся, вниз по животу… Начиная пульсировать там, будто заставляя саму распахнуть ноги шире…
Чувствую, как вся кожа, на всем теле, становится красной.
Как будто в крапиву попала. Но он намного хуже, чем крапива. Яд и наркотик в одном флаконе. Или, вернее, — в одних проклятых глазах расплавленного серебра!
