Чувства — они будут. Они обязательно вернутся! Но только за порогом этого дома. Не здесь.
Я просто должна отработать свою договоренность. Отключив их полностью. Напрочь.
Я ведь и не должна ничего чувствовать. Меня не для этого купили, и Санников прекрасно напомнил мне о моем месте. У его ног. Собачкой. Даже если он и приказывает сесть за стол и разделить с ним завтрак, а не отсылает есть как прислугу, на кухню. Я все равно — только у его ног, а не за этим столом.
Больше не смотрю на него, да и сам Стас кажется, теряет ко мне всякий интерес.
Быстро ест свой остывший завтрак, даже не глядя в мою сторону.
Ну, а я… Я стараюсь быть максимально незаметной. Есть и даже дышать совсем бесшумно. Чем меньше мне его внимания — тем для меня лучше! Только вот жаль, что утро так началось. Сейчас явно не стоит даже спрашивать о Марии. Лучше вообще рта не раскрывать.
— Я не поэтому в таком виде вышла, — все же объясняю, не отводя взгляда от тарелки, как и Стас. Ощущение, будто впервые еду видим, так упорно оба на нее смотрим. — Просто моя одежда… — черт, и все равно запинаюсь, тяжело сглатывая. Вчерашний вечер так и вспыхивает перед глазами, снова опаляя все кожу жаром. Насквозь. — Она здесь осталась. — тоскливо перевожу взгляд на валяющееся скомканное платье, больше напоминающее после вчерашнего тряпку, чем дорогую, да что там, просто шикарную вещь. — А другой у меня нет.
Черт! Я даже не понимаю, зачем объясняю ему все это!
Почему мне так гадко от того, что Санников говорил, что принял меня вот за такую? Омерзительно гадко, как будто когтями по ребрам провели и продолжает отвратительно царапать, хоть он и молчит, не развивая больше этой темы.
Он меня купил! Так какого черта мне не все равно, что он там себе думает! Ему и без этого есть, за что меня ненавидеть…
Да и какая ему разница, вообще?
Наоборот, этот был бы только рад, если бы я к нему в таком виде по утрам являлась! И на четвереньки становилась перед ним! Минет он по утрам любит! Что же утро не встретил там, где провел ночь? Тогда с завтраком бы у него сложилось так, как он, судя по всему, привык, раз любит!
Но Санников даже перестает есть и откладывает приборы. Быстрый взгляд в сторону того, что осталось от моего платья, — и лицо почему-то снова мрачнеет Челюсти сжимаются.
Что-то такое исходит от него, что я вся сжимаюсь, подбираюсь.
Вспомнил вчерашний вечер и снова разозлился, что не дошел до конца?
— Хорошо, София. Поедем за одеждой после завтрака. Все равно было нужно.
И ничего в голосе. Совершенно бесстрастно. Как с чужим человеке о погоде. Хоть бы какое-то извинение! Пусть просто в интонации! Но — нет! Да и вообще — о чем я размечталась? Санников же непогрешим! И даже если в чем-то ошибся, то все равно прав!
— Мне становиться на четвереньки? — спрашиваю с едва сдерживаемой яростью, едва допив свой кофе.
— Потом встанешь, София. Еще успеешь.
И даже усмехается!
Так невозмутимо, как будто такое в порядке вещей! Санников, — что? Вообще не понимает, что такое ирония? Черт бы его побрал, ему уж точно не придет в голову извиниться!
— Одевайся, — его рука властно накрывает мою, крепко сжимая. — Поедем за одеждой.
Но я так и остаюсь сидеть, неловко вертя второй рукой чашку из-под кофе.
Неужели он не понимает, что меньше всего мне хочется сейчас перед ним вставать из-за стола и нагибаться за тем, что осталось от платья?
Даже прокашливаюсь несколько раз, но Санников и ухом не ведет. Совсем не понимает намеков. И будто дел у него других нет, как только и сидеть за опустевшим столом!
Или наоборот, — он прекрасно понимает все намеки и просто издевается? А, может, ему плевать вообще?
Не выдержав, все же встаю.
Его насмешливый взгляд буравит лопатки, когда иду за своим платьем.
Аккуратно присаживаюсь, придерживая постоянно пытающееся слететь полотенце — за время, пока мы со Стасом «беседовали», если, конечно, это можно так назвать, узел прилично ослабился.
Подхватываю свою одежду и почти бегом направляюсь к выходу.
— Ты, когда возмущена, пыхтишь не менее сексуально, чем наклоняешься, — доносится мне в спину. — Только забавнее.
Черт!
Черт бы его побрал!
Все ведь понял! Специально сидел и ждал!
Глава 37
Очень критично осматриваю себя в зеркале.
Платье измялось и, как ни пытаюсь разгладить руками, это помогает мало.
Особенно все плохо, когда Стас, естественно, без стука, входит в мою комнату и становится рядом со мной в зеркале.
Идеальный. В костюме под цвет глаз — серебряно-сером. С иголочки.
Ни пылинки, ни складочки, даже ничего не сморщилось — одежда идеально сидит на фигуре. Запонки платиновые с бриллиантами на манжетах рубашки на тон более светлой, чем костюм.
Я рядом с ним просто драная кошка, которая неизвестно, где валялась. Еще и губы разбухшие. И косметики никакой.
И белья нет под платьем, и это, между прочим, очень заметно. Оно облегает слишком сильно. Безумно натирая истерзанные им вчера соски…
Никуда бы в таком виде в жизни бы не вышла. Но, увы, выбора у меня никакого.
— София?
Никакого намека на пошлость. Только наблюдаю в зеркале, как алчно полыхнули его глаза, когда встал рядом, а после взгляд опустился на отражение моих губ в зеркале. Так жадно, будто уже сто раз впился в них своим ртом. Даже уголки его рта дернулись. А меня залило пунцовой краской.
Да что ж такое?! Он только посмотрел, — а меня уже прошибает током!
Нехотя опускаю руку на его согнутый локоть.
Так и выходим из комнаты, а после и из дома, под локоток, как самая настоящая пара.
Санникову удается даже не говорить пошлостей и гадостей, даже на расстоянии приличном держится, так, что в остальном наши тела не соприкасаются.
Называет водителю адрес, захлопывая за мной дверцу машины и садится на переднее сидение. Давая мне наконец возможность выдохнуть. Он ничего не сказал, ничего не сделал, но смотрел на меня так, что почему-то казалось, что набросится прямо в машине. И непонятно, — для того, чтобы изнасиловать или чтоб шею свернуть. Его взгляд, кажется, красноречиво обещал и то и другое.
Мы проезжаем до боли знакомые, родные улицы.
И сердце снова мучительно сжимается.
Смотрю на пеструю шумную жизнь, что когда-то была частью меня самой сквозь затемненное тонированное стекло чужой машины. Не просто чужой. Принадлежащей тому, кто ненавидит меня, но и так же теперь управляет моей, ставшей будто чужой жизнью.
