Хасанов говорит с досадой:
— Таллинн.
— О, — сказала она без выражения. — Это где? Швеция?
— Почти. Эстония.
Чёрт бы его побрал, Яно, с его Таллинном.
— Наверняка там все бегают по утрам, — продолжает она. — И выгуливают собак. И соседи вежливо здороваются друг с другом.
— Не знаю, — растерялся Ислам. — У меня оттуда друг. Если вы хотите, мне нетрудно спросить…
— Интересно, туда летают самолёты ночью?
— Должно быть.
— Спасибо, — говорит она, обдав холодом. Зубы ровные, как кристаллики льда. Встаёт, оставив чуть тронутый морс. — Сколько я вам должна за города?
Ледяная язвительность заползает чуть не под манжеты, и Ислам растерянно потирает запястья.
— За города нисколько. Я ведь их мало вспомнил. Только Таллинн и всё. А за морс — сорок пять.
Оставляет деньги и исчезает, растворяется в черноте за дверью. Компания справа становится шумнее, словно кто-то прибавил звук.
Прибегает одна из девочек-официанток, Даша, просит подготовить стопочку.
— Там мужичок опять тот, — говорит. На лице проскакивает что-то, граничащее с равнодушием. Какое-то беспокойство, о котором она, возможно, даже не подозревает. Откровенно говоря, Хасанов сам не понимает, почему он это заметил.
Ислам смотрит в ту сторону, и человек у окна здоровается. Машет рукой, говорит что-то, но в зале слишком шумно. Человек у окна это понимает. Просто здоровается.
— Это Валентин.
— Он какой-то непонятный, — говорит Даша. Морщится. — И пьёт много.
— Не бойся, — говорит Ислам. — Если начнёт буянить, у нас есть Джин.
Даша прыскает. Говорит слегка пренебрежительно:
— Не начнёт. Как обычно, напьётся и отрубится тихо у себя в уголке.
На подносе размещается стопка с долькой лимона.
— Видишь, даже не буянит. И за попу не щиплет, — говорит Ислам вслед убежавшей официантке. — Золотой клиент.
Немного погодя, разобравшись с делами, Ислам отлучается перекинуться парой слов с Валентином.
Ему нравится этот человечек. Совсем уже не молодой, с каким-то измождённым костлявым лицом и сеточкой вен на лбу под жидкими волосами. Очки в тяжёлой чёрной оправе смотрятся очень модно, в таких ходит прогрессивная молодёжь, не доверяющая линзам. Не столько инструмент для зрения, сколько дополнение к имиджу. Валентину они не очень подходят, но куда лучше любых стариковских. А ещё он разрешает обращаться к себе на ты. Сам в первый день об этом попросил, смущаясь при этом до безобразния. Вообще в каждом его жесте, движении, выражении лица сквозит смущение. Иногда оно прячется, иногда настолько явно, что смущаешься сам.
Одет очень представительно. Чёрный пиджак, безукоризненный галстук в косую полоску, свет стекается на кончиках туфель. Стрелочки на брюках на коленях собираются в морщины.
Ислам ни разу не спрашивал, кем он работает, но почему-то ему казалось, что работает с детьми. Где-нибудь в хорошей школе или в гимназии. Может быть, частный педагог.
— Ислам, присаживайся.
Суетится, пытаясь ногой и рукой отодвинуть для Хасанова стул. Когда парень устроился, кивает за окно:
— Видишь фонарь?
— Вижу. Я ненадолго. На минутку. Как вы сегодня?
— Как всегда, мой мальчик. Ты слушай. Сейчас начнётся самое классное. Слышал гром?
— Да вроде. Когда шёл на работу.
— Ага! И я о том же. И в воздухе пахнет дождём. Будет очень красиво: свет фонаря и дождь. Я рассчитываю даже на ливень. Представляешь, как здорово? Свет, и сплошная стена ливня. У вас здесь хорошие окна. Я люблю смотреть в окна, особенно когда идёт дождь. Понимаешь?
Последнее слово произносит уже робко, почти жалобно, будто бы жалеет об этом своём излиянии. Ислам кивает, он сам чувствует себя не в своей тарелке. Неловко молчат секунд десять, а потом стопка в худых руках решительным движением опрокидывается в рот.
— Снег, конечно, ещё лучше, — говорит Валентин с новыми силами. Будто открылось второе дыхание. — Но, сам понимаешь.
Разводит руками.
— До снега ещё два месяца, — смеётся Ислам.
— Да, два месяца. Но, знаешь, ожидание чего-то прекрасного… пусть даже такой мелочи, как снег, само по себе — огромное удовольствие. Огромное. А можно повторить? Не затруднит? Лучше сразу графинчик. И закусочки. Чтобы твой босс, эта смешная китаяночка, подумала, что я тут кого-нибудь жду, и не выгнала меня взашей. Что у меня опаздывает дама или что-нибудь подобное. А?
Подмигивает Хасанову, среди редких зубов сквозит смущение.
— Конечно, можно.
— Может быть, я опять усну, — говорит Валентин. — Как будете закрываться, вытолкай меня, пожалуйста, за дверь.
Пройдёт час, и Валентин конечно же будет дремать над своим графином. Зачем только люди не ходят в кафе? Вот он, например, живёт в этом же доме, на четвёртом этаже. А на первый спускается поспать. Он готов, он радостно ожидает беспокойного сна в окружении музыки, шума людских голосов. Закусывает это ожидание дольками лимона или сёмгой.
Кажется, он не может спать в тишине. Сон подкрадывается к нему, прячась за повседневным гулом вечернего кафе.
Ислам подходит будить его, только когда все посетители уже разошлись по домам, а стрелки часов подкрадываются к трём. Свет в зале глушат, а Сонг отчаянно зевает.
— Опять этот господин, — говорит она и смотрит на Валентина с лёгкой укоризной, как на нашкодившего ребёнка.
Она любит свою работу, а значит, любит и своих клиентов. И ничего страшного, если один из них слегка перепил и заснул за столом. Вот только в четвёртый раз… а, ладно.
Люди идут и идут, каждому требуется уделить хоть немножко внимания. Слова летают самые незначительные: здравствуйте, какой сорт, вам смешать, четыреста десять, работаем до трёх, нет, телевизора у нас нет и футбол вряд ли покажем… Мало кому хочется поговорить на самом деле. Даже если это случается, такие диалоги в действительности — монологи, которые ты должен выслушать. Возможно, это не обязательно, достаточно кивать и подливать спиртное, но Ислам считает своим долгом — слушать. Своего рода служебной обязанностью. Когда-нибудь он отсюда уйдёт и тогда непременно посоветует Сонг приписать это к перечню служебных обязанностей в договоре.
Всем нужен человек, которому наплевать. Который слегка посочувствует, подольёт в бокал горько-сладких пузырьков и заберёт деньги. Они боятся разговаривать друг с другом и поэтому разговаривают с барменом. Или с официантками. С теми, кого они видят в лучшем случае с десяток раз в жизни.
Глава 6
Ислам возвращается домой, дослушивая на ступенях общежития уходящую грозу. Смотрит на тёмные окна. Яно спит.
