— Эй, — говорит. — Что с Катюхой? С Аксёновой?
Вроде бы из её группы. Кажется, они даже пару раз здоровались на улице.
— А что с ней?
— Так ты не в курсе?
— Нет. Мы больше не общаемся. Что с ней?
— Никто не знает. Исчезла, и всё. Взяла академ. Думал, может, ты в курсе, что у неё случилось.
Хасанов был рад услышать хоть какие-то известия. Стрельнул у паренька сигарету и закурил, присев на ступеньки. Резкость окружающего навалилась с новой силой.
Парень топтался рядом, в своём куцем пальтишке, в серой, модно завёрнутой назад шапочке и с серьгой в ухе. Больше ничего он рассказать не мог.
— Машка, ну, девчонка, что по соседству живёт, говорит, вещи она не забирала.
— Это та, у которой играло радио?
— Что? Какое радио?
Парень напоминал тонкокостного цыплёнка, прыгал на морозе, помахивая щуплыми руками и выпуская облака пара.
— Забудь. Наверное, ещё вернётся.
— Кто же знает. Академ-то взяла. Ну ладно. Я пойду.
Парень пропал, и Ислам, грея лёгкие никотином, представлял, что она полетела не домой. Если бы заявились её родители и подняли кипеж о том, куда пропала их дочь, он бы не испугался. Наверняка она улетела в Питер. Может быть, написала только брату, а тому не хватило сказать духу предкам.
Она похожа на человека, который мог так поступить. Совершенно безумная девушка.
Когда не было работы, после учёбы Ислам забредал с бутылкой пива на крышу и стоял там, пока в совсем занемевших кончиках пальцев не появлялись искорки боли. Представлял, как она летит на самолёте в ночь, а он встречает её в аэропорту. Или едет на поезде. Как состав прибывает на вокзал и как стёкла лапает раннее утро. Как он стоит на перроне один, запихав в карманы руки, человек без лица, но очень-очень добрый, заглядывает в каждое окно, как она машет ему из-за стекла, а он не видит, потому как снаружи окна выглядят настоящими озёрами света.
О, конечно, им там будет нелегко. Многое придётся пережить, но двое в незнакомом городе — уже не одиноки. Тем более для кого-то этот город вовсе не чужой…
Они справятся. Эти двое не могут не справиться.
По лицу сама собой вновь расползается непослушная улыбка. Ислам замечает её, только когда дёсны начинает щипать от холода. Быстро прячет улыбку в карман и спускается по лестнице вниз, на ходу вытряхивая из волос снежинки.
Глава 10
Как-то само собой получилось, что Ислам стал ходить с Яно в кружок стихосложения. Яно каждый раз тащил его туда, а сопротивляться настойчивому эстонцу не было охоты. Он говорил:
— Ты очень сильно занят?
Хасанов в этот момент обыкновенно валялся на диване с какой-нибудь книжкой.
— Очень. Занят, как сам чёрт. А что?
— Я подумал, может быть, ты хочешь пойти со мной к Наташе и Славе.
— Это твои друзья. Не мои. Что мне там делать?
— Не знаю. Что-нибудь. Можно будет порисовать на стенах или…
— Попротыкать кому-нибудь шины, — вздыхает Ислам. Смотрит, как скисает лицо друга. Процесс брожения такой явный, что даже на языке становится кисло. — Послушай. В ночь я с твоими сумасшедшими приятелями никуда не пойду. Даже не заикайся. У меня звенит горшок, так что к десяти я должен быть в этой постельке.
— Значит, сейчас ты со мной пойдёшь?
— Если только на пару часов.
Ислам не может удержать улыбку при виде очередной метаморфозы. Яно только сейчас стоял здесь, унылый, как Пьеро из сказки — такому только в театре юного зрителя играть. Дети были бы в восторге. И вот уже на месте кислого пятна в очках с жёлтыми губами что-то пылающее и благодарное.
В клубе неплохо. Столько запахов, от которых у иного начинает болеть голова, но Ислама они почему-то успокаивают. Можно сидеть на подоконнике и наблюдать за бурлящей вокруг жизнью.
Здесь занимались сразу всеми проблемами. Всерьёз обсуждали действия правительства, составляли карты ночных патрулей — и собственных патрулей. Готовились к очередной демонстрации, на этот раз вполне обыкновенной, с плакатами и меткими «кричалками».
Предыдущая провалилась. Флешмоб бездомных разогнали, как слышал Хасанов, дубинками; сюжет даже появился в местных новостях. Кого-то скрутили; по идее это следовало сделать со Славой, но его взрывная речь слышится сейчас то в одной части зала, то в другой, он умудряется быть сразу везде. Вот он забрался на табуретку и декламирует Летова.
Стихи читает он и правда хорошо. Эмоции передаются всем присутствующим, вспыхивают в каждом, словно пропитанная горючим тряпка, и вот уже рты начинают открываться, вслед за Славой прожевывая слова.
Иногда к Хасанову запрыгивал Яшка, местный корабельный кот, невозмутимая рыжая зверюга без одного уха. Из-за этого, а ещё из-за жёлтых глаз, в которых плескалось безразличие, с которым, возможно, на землю смотрит солнце, он казался самым опытным в этой армии юнцов. Авторитетом.
Иногда подсаживалась поболтать Наташа.
— Думаешь, мы сможем хотя бы чуть-чуть улучшить ситуацию в городе?
— Ты хочешь знать, что думаю о ваших планах каким-то образом исправить или выбрать самим власть? Никаких шансов.
Наташу задело.
— Хочу знать, зачем ты сюда ходишь.
Ислам чуть было не сказал: «А зачем ходят в зоопарк?» — но вовремя сдержался.
— В основном за компанию с Яно. Что стало с теми ребятами, которых задержали на вашем бомжатнике? Их отпустили?
— То были не наши ребята. Из местного КПРФ. Хотя — молчи! — естественно, не важно, свои или нет. Мы отслеживаем судьбы всех ребят, борющихся за правду. Тех четверых уже отпустили.
Молчат некоторое время, и Наташа спрашивает с претензией:
— Неужели тебе нравится то, что вокруг происходит?
— Да мне, откровенно говоря, всё равно, — бурчит Ислам.
Конечно, ему не всё равно. Просто он не знает, что ответить. Как и все, смотрит на весь этот беспредел, привычно морщится и отворачивается.
— Мы здесь боремся в первую голову с этим, — недовольно говорит Наталья. — С безразличием. Пытаемся открыть людям глаза.
Ислам вращает чашку в ладонях, разглядывает налипшие на стенки чаинки.
— Вся наша жизнь выстроена из этих «всё равно» и «наплевать».
То, что эти дети играют в войну, ситуацию мало меняет. В войну сейчас играют все. Её обсасывают, как фруктовый леденец, о войне кричит телевизор, каждая бульварная газетёнка, каждый новостной сайт в интернете. Здесь все горазды лишь орать, обвинять друг друга, кидаться тухлятиной.
А между тем нас продолжают гнать к краю пропасти, и мы бежим с громким возмущённым хрюканьем. В этом проблема. Выплеснем всю свою ярость на правительство, на соседа и с успокоенной совестью замолкаем. А то, что в тёмном переулке сейчас кого-то гасят монтировкой, тебя не колышет. Ты слышишь крики, но отворачиваешься. Ты веришь тем, кто рассказывает, как сейчас всё хреново, и обещает, что в будущем всё будет лучше. Если вы выберете его. Бла-бла-бла…
