— Так какого чёрта же ты ничего не делаешь?
Ислам неуютно шевелит ногами, и Яшка, устроившийся было на коленях, с урчанием перебирается к Наташе.
— Я могу рассуждать об этом только за кружкой пива, но я ничего не могу сделать. Я не политик и не представляю, как заставить людей сделать первые шаги к тому, чтобы изменить всё к лучшему.
Он ожидает, что Наташа сейчас будет его обвинять. Будет говорить что-то вроде: «А мы знаем» — обвинять его в потреблянстве, во всех смертных грехах. Набросится, что твоя рысь; он готовится вытащить на поверхность всё доступное равнодушие, воздвигнуть кирпичную стену. Но она молчит, купая руки в загривке кота, даже не пытается натянуть тетиву. Смотрит в пространство, и чёрт её разберёт, о чём сейчас размышляет.
Находиться здесь совсем не хочется. Хасанов прощается с Яно и уходит домой.
А следующим утром происходят события, навсегда выбивающие клин спокойной жизни.
Стук в дверь вырывает Ислама из зыбкого сна. Окна разрисовывали на клеточки утренние сумерки, где-то сонно звенят машины. Рельсы гудят под колёсами трамвая, и этот звук вплетает в симфонию утра свою басовую партию.
Ответа не дожидаются, сквозняк с отзвуками коридорной жизни врывается в комнату, и страницы книжки рядом с кроватью трепещут, словно попавшийся кошке воробей. Ислам поднимается на локтях и видит Наталью. Лицо бледное, под кожу словно впрыснули тени, а в глаза — нездоровый блеск. Каре торчит в разные стороны чёрно-красными колючками. Будто плотоядный дикобраз, таскающий на спине вместо яблок птичьи сердца.
Позади маячит суровая бабушка-комендант и охранник, мужчина средних лет с растерянным видом.
— Ты что не отвечаешь на телефон? — спрашивает Наталья хриплым голосом.
На ней линялые джинсы и свитер. На ногах кеды, с подошв отстаёт грязный снег. Почти в таком же виде он видел её в тот раз, когда шли со Славой «в ночь», и спросонья удивился: неужели только вернулась с очередной вылазки?
— А откуда у тебя мой номер?
— Я ж говорю, самозванка она, — встревает бабка. — Михалыч, хватай её! Ну что ты стоишь?
Лицо у мужика стало совсем растерянным.
— Слушай, скажи им, а? — нервно говорит Наталья. Косится назад, туда, где Михалыч, растопырив руки, приноравливается схватить её за талию. — Их, похоже, заклинило. Неслись за мной по всему коридору, как будто я им денег должна.
Лицо комендантши наливается кровью, набухает, и в горле что-то двигается, словно поршень в насосе.
— Это ко мне, — бормочет Ислам, натягивая до подбородка одеяло. — Однако ты не очень вовремя. У меня такое ощущение, что я только заснул…
— Слышали? — перебивает Наташа. Лицо грязное, на шее налипли струпья ржавчины.
Проходит внутрь, оставляя на полу мокрые следы, и с силой захлопывает дверь.
— Уже половина восьмого. Тебе всё равно на учёбу.
— Мне ко второй паре…
— Не важно. Яно попал.
— Куда попал?
— Загребли его.
Она опустилась на стул, тяжело, будто кукла, у которой кончился завод. А может, и правда кончился. По лицу видно, что ночь провела на ногах. Плечи опускаются, с мокрых рукавов на пол капает вода. Губы растеряно подёргиваются.
Ислам рывком садится, тянется за одеждой. Он ещё не совсем проснулся, рубашка выскальзывает из рук и планирует на пол.
— Объясни толком.
Натягивает джинсы, носки. Ногой пододвигает к себе ботинки у двери, пальцы торопливо возятся со шнурками. Наташа сидит без движения, зажала руки между коленей, тонкие лопатки под свитером выпирают наружу. В своём коричневом свитере напоминает осколок кирпича. Кажется, с какой стороны не подойди, обязательно уколешься об острый край, измажешься в рыжей пыли.
Осматривается, очень медленно, как будто надеется, что время вдруг да подстроится под движения её головы. А то и вовсе повернёт назад. Графин перед ней, но Наталья всё равно спрашивает:
— У тебя нет воды попить?
— Воды потом. Давай рассказывай.
Хасанов накидывает на плечи куртку и падает на развороченную постель. Сцепляет руки на груди и готовится слушать.
— Мы залезли в здание горадминистрации, — говорит едва не скороговоркой, бросается словами, как будто харкает комками боли. По глазам видно: весь желудок у неё забит болью. — У них там есть замечательный балкончик. Взяли с собой краски. Хотели чиркнуть там пару слов… знаешь, написать: «Смотрите! Мы здесь были, и нам ничего за это не было». Только это очень длинное предложение, сверху не увидишь, а если писать буквами побольше, всё не уместится. Поэтому решили просто написать: «Здесь была Наташа, Слава и Я». Тоже хорошо. Моя идея. Броско, выразительно, и все бы смеялись. Это было бы прекрасно. Яно решили полностью не писать, представляешь, как много Яно в городе? Решили, что вроде как от его лица будет это написано.
— Вы идиоты… Господи, какие же вы идиоты, — Ислам хватается за голову. Обнаруживает, что руки уже в перчатках, заставляет себя их опустить. — Не томи. Давай дальше.
Наталья с непонятным выражением двигает по столу графин.
— А потом появились они. Патрульная машина. Чёрт, как будто специально кто-то им глаза приладил… Как только увидели? Арамис успел предупредить: он стоял внизу на стрёме, так что мы успели спуститься и дать дёру…
— Вы? А Яно?
— Яно тоже спустился за нами. А потом вдруг они… светят фонариками, орут чего-то… кажется: «Стоять!» Яно вдруг встал и ничего не говорит. Просто смотрит. Я его тяну, а он не идёт… Только головой мотает…
Оставила в покое графин, пальцы, как будто два паука на паутинках, добрались до губки, до тарелок, сложенных в мойке, до ручки холодильника и ложек. Гремят всем, бесцельно бродят по столу.
Потом вдруг всё бросила. Посмотрела на Ислама большими белыми глазами.
— Думаю, его от страха парализовало.
— Вы оставили его там?
— Мы дали дёру. Один мент заломил Яно руки, я видела, другой погнался за нами. «Стрелять буду», — орал. Но он был толстый, и мы убежали.
— Чёрт… — говорит Ислам.
Наташа снова прячет руки между коленей. Будто пара пауков вернулась на свою паутину.
— Наверное, он нас теперь сдаст. Я ещё не была дома. И Слава, наверное, не был. Родители мне звонили, но я сбрасывала. Господи, зачем я это сделала? Они ведь теперь будут звонить в милицию. Там скажут, что я в розыске, и они расстроятся. Или не скажут… примут у них заявление, а потом тот толстый милиционер посмотрит и скажет, что это за мной он гонялся. Он ведь светил фонариком мне в лицо… Хотя всё равно нас сдаст Яно. Слушай, что мне теперь делать?
Она настолько не похожа на себя, насколько различны ночь и день.
— Не знаю, — Ислам пытался думать, но эта перемена его пугает, и голова стала как шар для боулинга. Такой же тяжёлой и полной внутри неподвижной холодной субстанции. Мысли — это движение, и мыслей там сейчас никаких не было. Всё-таки он жутко не выспался. — Иди отсюда. Иди погуляй и проветрись. Иди домой.
