— Оглянись. Всё вокруг — это связка тротила. Ни больше ни меньше. Мы ждём — и боимся, что всё это полыхнёт. Ищем фитиль — и топчемся по нему ногами. Ну? Что ты думаешь?
— Думаю, ты позавчера зря курил эту гадость. Выход вон там.
— Да иди ты, — беззлобно отзывается Слава. — У нас тут наконец серьёзный шанс откусить всем этим козлам нос, а он шутить изволит-с…
— Иди сам, — говорит Ислам.
Сумка и вправду тяжёлая. Что он туда напихал, помимо алкоголя и марь ванны? Наверняка мобильная полиграфия. Или портативная станция для связи с Америкой. Иначе откуда этот тип получает свою траву и здравые идеи? Они-то это проходили ещё в шестидесятых…
Ислам открывает дверь и выбрасывает сумку в коридор.
— Чурка грёбаная! — орёт Слава сквозь грохот. — Ты соображаешь, что делаешь?
Хасанов разворачивается, и кулак скользит по лицу Славы, задевая костяшками щёку.
Ислам, по сути, никогда в жизни и не дрался. Небольшие потасовки в детстве, когда мальчишками бились дворами за спорный гол на пыльной, нагретой солнцем поляне, где одни ворота из прибитой между двумя тополями перекладины были всегда на пол-ладони шире других — из автомобильных покрышек — не в счёт.
Но сам — не дрался никогда.
Удар получился паршивый, совсем не так били парни в кино. Но Славе оказалось достаточно, и он кубарем вылетает следом за своей сумкой. Прижимает её к груди, и Ислам видит его лицо, красное, с багровыми отметинами там, куда попал кулак, со злыми светлыми глазами.
Он всхлипывает, запрокидывает голову, пытаясь нейтрализовать течь в носу, подбородок трясётся.
— Зачем, ну? Хасанов, ты дурак. Нормальный мужик же.
Ислам не находит, что ответить. Слава, похожий на обиженного ребёнка, всё так же прижимая к себе сумку и сгорбившись, уходит по коридору. Только сейчас Ислам замечает, какая тишина наступила вокруг. Радио и музыка в номерах поутихли, в гостиной как-то быстро завяли разговоры и смех.
В среду Хасанов чуть не за шкирку потащил Яно на лекцию. Сгружает за парту, а сам выбегает в оставшиеся до звонка пять минут на крыльцо — курить, где буквально за руку ловит Наташу.
— Такой большой, а ещё в дядю веришь, — фыркает она.
Девушка выглядит смущённой. Не такая развязная и фривольная, как раньше, вся подтянута, напряжена, и глаза всё время смотрят вниз. Как будто навесила на себя большой замок, закрылась в сундуке. Не для того чтобы защититься от окружающего — укрыть мир от себя.
На ней юбка до колен и куртка тёплого оранжевого цвета, волосы забраны в хвост.
— Кроме шуток. Нужен кто-нибудь, кто будет за ним присматривать. Он сейчас едва ли соображает, что делает.
— Не кушает? — деловито спрашивает Наташа.
— Да нет, вроде жрёт… и спит… читает даже что-то. Иногда сидит и пялится в комп. Просто это всё, что он делает.
— Девяносто пять процентов людей только этим и занимаются, — смеётся Наташа. — Что всё-таки не так?
Смех у неё тоже изменился — не тот развязный и брызжущий, как гранатовый сок.
— Не знаю. Он не играет в свои игрушки.
— Не играет? Он что тебе — котёнок?
— Я не знаю, — Ислам выбрасывает недокуренную сигарету и тут же тянется за следующей. Прохладно, солнце то и дело скрывается за тучами, и стрижи с одурелыми криками носятся почти над головой. Берёзы вонзают ветки в низкое небо. Всё вокруг застыло в ожидании дождя, ждёт его уже четвёртый день. Четвёртый день студенты таскают с собой зонтики, но тёмные облака пока что не разродились ни каплей. — В людских душах я разбираюсь ровно настолько же, насколько в законах. Тёмный лес.
Она, кажется, и так всё понимает и вымучено улыбается Хасанову. Просто хотела, чтобы он облёк плотью тех кошек, что скребли у него на душе.
— Тебя ругали?
— Я никому ничего не сказала. Хотя они, конечно, заметили. Заперлась в ванной и рыдала полдня. Думают, что несчастная любовь.
— Повезло, что не она.
— Может быть.
Молчат, вслушиваясь в птичий гомон. Курят одну сигарету на двоих.
— Так что если знаешь, где найти этого дядю, давай с ним свяжемся. Я могу свистнуть у Яно записную книжку с номерами, адресами, и прочей байдой. Но там всё на эстонском. Ты знаешь эстонский? Может, переводчик есть?
— Да нет у него здесь никакого дяди. Сейчас нет, во всяком случае. Я думала, он тебе всё рассказывал.
— Что рассказывал? А куда же делся?
Наташа молчит. Поглядывает на него так, будто сапёр на почву под ногами.
— Почему я это должна рассказывать? Не рассказывал, значит, не хотел. И вообще, как-то странно мы о нём говорим. Как будто его уже нет в живых. Если бы обо мне так говорили, я бы расстроилась, — и тут же говорит: — Был у него тут дядя когда-то. Приезжал по какому-то делу лет пятнадцать назад и прожил в Самаре два месяца. Яно сюда приехал только из-за него.
Ислам ждёт продолжения и раскуривает ещё одну сигарету. Звонок прозвенел минуту назад, втянул последних куряк внутрь здания, и теперь только падающий иногда с небес ветерок играет в шахматы сигаретными пачками.
Наташа говорит, и Ислам тонет в загадочном взгляде.
— Он каким-то образом нашёл в этих краях нечто, что заставило его племянника переехать сюда и поклясться здесь поселиться.
— Что же это?
— Не знаю. Может, это любовь. Может, он нашёл женщину. Может, выловил что-то интересное среди всплывающего со дна Волги мусора. Всё, что угодно. Яно знает только то, что дядя, до тех пока был жив, пока медленно угасал под капельницами, сжираемый раком кожи, когда уже не мог ходить и когда его стало опасно вообще перемещать, говорил и говорил о России. Об этом городе. Обо всём подряд, рассказывал об улицах, о маршруте трамваев, об изгибе гор на горизонте, о встречных людях, у которых учился языку и чужим обычаям, ходил и ходил вокруг, но так и не сказал главного. Всё мечтал сюда вернуться, но зачем — никто так и не узнал. Вот так, — Наталья умещает задницу на перилах. Ей тоже нужно на пары, но она не торопится. Сверху нисходит какая-то особенная тишина, та, которая превращает слова в драгоценные камни, заключая их в свою золотую оправу. — Яно приехал вместо него.
— Зачем? — спрашивает Ислам, чувствуя, как ломается и хрустит от такого количества сигарет голос. — Зачем же?
— Он не знает сам, — пожимает плечами Наталья. — Не знает уже никто.
— Как может человек поехать неизвестно куда? В другую страну, не в самый крупный город. И не в самую глубинку. Откровенно говоря, в так себе город.
Наташа хмыкает:
— Нет в тебе здорового патриотизма. Спроси у Яно.
— Есть только нездоровый, — подтверждает Ислам. — Как оклемается, спрошу. Хотя этот наверняка что-нибудь соврёт.
