— Соврёт? — Наташа улыбается, но Ислам видит, как между зубами шевелится боль. — Он скажет правду. Что бы он ни сказал, он скажет правду.
Ислам молчит, боясь разбудить ещё больше этой боли, но Наталья, похоже, её обуздала.
— Каждому его слову следует верить, просто потому, что он врёт — как дышит. Знаешь такое выражение?
— Что?
— Он живёт в мире фантазий. Как ты думаешь, умеет он врать?
— Ну, наверное…
— Конечно, умеет. Но то, что было бы из уст такой, как я, или такого, как ты, ложью, для него сразу же становится правдой. Поэтому нелепо обвинять Яно во лжи, что бы он ни сказал. Он всем этим на самом деле живёт.
* * *
Экзамены прошли для третьего этажа с переменным успехом. Один из картёжников, Дима по прозвищу Непотопляемый, хватался за голову и обещал забить на карты. Три экзамена из четырёх он завалил. Завалил вовсе не из-за карт. Точнее не только из-за карт. Он один из тех, кто волочется из курса в курс на бюджете — на полном и безоговорочном. То есть совсем без денег. По его словам, родители, эти старики, до сих пор обитали в семидесятых и считали, что если уж сдали сына в универ, то обратно его можно ждать не ранее чем через пять лет. И выучат, и накормят, и всё за так.
— Они не смотрят телевизор. И не знают, что времена изменились, — грустно говорит он.
В семь утра Дима сидел в гостиной, на своём любимом месте. Хасанов встал по нужде, но увидел из коридора на полу гостиной тяжёлую жирную тень и пошёл посмотреть.
— Ты что здесь? Со вчерашнего зависаешь?
Рассматривает зажатую между коленями почти допитую бутылку «Балтики».
— Нет. Ночью встал, — без выражения отвечает он. — Не спалось.
Дима щуплый, светленький, с обвислым блеклым лицом. Как будто нечёткий снимок самого-себя-из-детства, с тем допущением, что выглядит он так всегда. И мочки ушей у него всегда синие.
— Гадаешь, что ли?
— Почему сразу гадаю? — Дима окидывает Хасанова мрачным взглядом. Ислам в трусах, пальцы вяло ковыряют живот. — Давай, ибн Хасан, двигай, куда шёл.
— Послушай, — Ислам тычет согнутыми пальцами в бутылку. — Я бы на твоём месте не недооценивал нашего Гошу. Он ведь может включить Игоря и подкинуть тебе проблем.
Сгоняет с лица зевоту, подаёт назад плечи и оправляет трусы, изображая коменданта. Хмыкает, довольный собой: на его взгляд, значительный вид вполне удался.
Дима даже не улыбнулся.
— Да пусть подкидывает. Одной больше, одной меньше.
После каждой сессии у кого-то появляются проблемы такого плана. В курилке разговоры о них можно услышать не раз и не два за день. Проблемы могут быть у каждого — таких ребят жалеют, втихую ощущая облегчение от того, что в этот раз не повезло кому-то другому.
— У тебя ещё есть время.
— Хорошо бы так. Но смотри. Три предмета, а с прошлой сессии надо пересдать молекулярную физику. Четыре. Меня уже даже декан внёс в список спонсоров. Каждый из этих грёбаных предметов — по три куска. Социолог, Дмитрий Иванович, берёт четыре с половиной. Итого тринадцать пятьсот. Где я буду брать деньги? Даже на один не наскребу. Пересдать за так у меня вряд ли получится: эти четверо на меня смотрят, как волки на хромую овцу. Полный абзац.
Ислам подсаживается на диван. Отбирает у Димы бутылку, делает глоток, выдохшееся пиво перекатывается на языке. Пить не хочется, но ему всё оставлять нельзя. «Девятка» — чересчур крепко.
— Позвони родителям. Попробуй объяснить ситуацию.
— Не дадут, — мотает головой. Голова болтается на плечах, будто скреплена с телом пружинкой, как в детской игрушке, этаком несмешном клоуне. — Да и нет у них особо. Батя с мамой у меня не очень богатые.
Он смотрит на бутылку в руках Ислама.
— Тебе-то хорошо, Хасаныч. У тебя трояки. Скажи, ты хотя бы за один башлял?
— Башлял, — честно признаётся Ислам. — За два.
— Вот, то-то же. А как быть тем, кто хочет заниматься честно? Я, конечно, тоже хорош. Расслабился тут с этими раздолбаями. У них, у этих, тоже зарплаты не ахти. Но это же не значит, что нужно ездить на тех, кто слабее. Устроили бы забастовку, что ли… Вон, горняки у вас там в Башкирии постоянно бастуют. И поднимают ведь зарплаты.
— Ага. Хочешь, я тебе займу? За два правда только могу. Больше у меня нет.
Дима вскидывает глаза, надежда вспыхивает там, как дальний свет автомобильных фар, и меркнет.
— Нет, спасибо, брат. Не нужно. Не хочу брать у кого-то деньги. Всё же в том, что я пролетел по всем параметрам, есть и моя вина. Может быть, совсем чуть-чуть, но есть. Знал, на каком хлипком плоту плыву. Знаешь, что я сделаю перед тем, как уйти?
— Что?
— У меня большие планы на этот день. Только никому не рассказывай.
— Не буду.
Дима с сомнением смотрит на Хасанова, оглядывает с макушки до сатиновых трусов. Но процесс уже пошёл, и, подобно картам на стол, мсье Алкоголь выложил на язык все мысли.
— Накуплю конвертов и отправлю каждому из этих козлов, включая госпожу декана, по сотне рублей. Напишу, мол, от Талмудова, получите, господа хорошие, и распишитесь. Можно бы и больше, но боюсь, больше я не наскребу. А теперь, — взлетает в воздух палец, и Ислам поднимает глаза следом, — самое важное. Самое. Каждой я предварительно подотрусь. Усёк, да? Подотрусь!
Он смеётся невесёлым смехом, и звук этот напоминает Исламу не то кашляющий мотор, не то сползающую со склона холма маленькую лавину.
Дима не дождался даже конца месяца — тихо собрал вещи и исчез. Кажется, своей угрозы он так и не исполнил. Может быть, не хватило храбрости, может, побоялся последствий.
Тот, кто не мог оплатить себе экзамен и не имел достаточно знаний, чтобы сдать его самостоятельно, неминуемо тонул под тяжестью долгов. «Сдать самостоятельно» — означало знать всё на отлично, независимо от того, на какую оценку рассчитываешь. Если препод будет в хорошем настроении, ты сдашь. Может быть, даже на «хорошо». Однако Боже тебя упаси не ответить или ответить не полностью хотя бы на один вопрос в билете…
По правде говоря, таких, как Дима, меньшинство. Всё-таки в большинстве своём ребят поддерживают родители.
Поэтому разговоры о прошедшей сессии сводились к обмену информацией на тему — у кого как поднялись тарифы. В курилке обсуждали скорый релиз нового «Фоллаута» и ехидно считали компы, которые его потянут. Хасанова «Фоллаут» нисколько не волновал. Его с некоторых пор ничего не занимало. Возвращаться в общежитие не хотелось, и он подолгу бродил один по звонким весенним улицам. Дни пошли ветреные, он поднимал повыше воротник и запихивал руки в карманы. Больше всего радовали дни, когда была работа. Делаешь погромче музыку и забываешь обо всём, потому как думать о чём-то ещё просто некогда.
