Леонид ухмыляется краешками губ, но унылое выражение возвращается на место.
— Это же апокалипсис, Ислам! Общагу перевернут вверх дном.
— И что они будут искать? Похожую по цвету мочу? Загонят всех по толчкам и…
— Не смешно. Нас могут лишить крыши. То, что ты живёшь с бабой, не значит, что остальные такие же ушлые… Ты думаешь, что тут такой ажиотаж? Кто-то перебрался на крышу университета с нашей крыши.
— Почему не с женской? У них крыша не хуже…
— Подумай головой, — укоризненно говорит Лёня. — Возможно, сначала они проверят теоретический выход на крышу самого универа. Все пожарные лестницы. А потом уже пойдут сюда. Но придут сегодня. Видел бы ты нашего основного. Лицо перекошено, машет руками, что твоя мельница…
Несмотря ни на что, Леонид говорит об этом с изрядным ехидством.
В курилке присутствует даже Игорь, подобно подъёмному крану, он возвышается в своей лимонной рубашке над остальными, явно плохо понимая, что он здесь делает. Ислам представляет, как Игоря тащат по коридору, упирающегося, приговаривая: «Ты же здесь босс…» Невнятная речь струится сверху на головы.
— Откровенно говоря, ребята, я никогда не поощрял эти ваши хождения по крышам. Кто так делает? Неужели нельзя пригласить, — в этот момент его лицо становится пунцовым, — девочку погулять, в какое-нибудь кафе. В последнее время что-то у нас слишком много нарушений. Меня это, знаете, расстраивает. Я не собираюсь вас всех покрывать. Я вообще не хотел этот пост и вот теперь приходится разруливать ваши косяки…
По мнению Хасанова, от него куда больше шума, чем пользы. Но вот Гоша задаёт очень важный вопрос:
— Кстати, а кто-нибудь в курсе, кто это сделал?
На секунду наступает тишина, потом какой-то парень с первого озвучивает общие мысли:
— Утром все либо на учёбе, либо сидят по комнатам. Самое время для убийства. Агата, мать её, Кристи.
Ислам не совсем понял, готовы ли они носить героя на руках или разорвать его на клочки, как врага народа. Скорее всего, и то, и другое.
— Что будем делать?
— Предлагаю заставить выход на крышу чем-нибудь громоздким.
— И сказать, что так и было?
— Точно.
Толпа тем временем потекла наверх, как огромная амёба, переваливаясь со ступеньки на ступень. Сверху доносится взрыв хохота: видимо, снова припомнили главное событие дня.
— Идём, может чем поможем, — говорит Лёня и деловито перебрасывает полотенце с одного плеча на другое.
— Мне нужно заскочить домой, — качает головой Ислам. — И тебе бы советовал одеться.
— Советуй бабе своей, — тянет слова Лёня, и синий пластик зубной щётки гуляет из одного угла рта в другой. — Считай это социальным протестом против твоей сексуальной монополии.
Ислам поднимается домой. Гостиная обступает его продавленной мебелью, и даже телевизор тревожно затаил дыхание. Ключ гремит в замке, и навстречу выныривает тревожное лицо Натальи:
— Что там за шум? — она задыхается. — Я думала, нас идут раскулачивать.
Ислам рассказывает, сдирая с себя джинсовую куртку, и Наташа успокаивается. Улыбается:
— Поступок в лучших традициях нашего со Славой объединения. Как будто вернулась в старые добрые времена. Уверена, по коридорам универа бродит призрак Славика.
— Все уверены, что на крышу забрались через крышу общежития.
Ислам разувается, заваривает себе чай, пытаясь привести в порядок мысли. Что-то не даёт ему покоя. Какая-то мелочь, которую упустил, быть может, поднимаясь по лестнице или проходя мимо шеренги притихших дверей. Может быть, слово, накарябанное ключом на стене лестничной площадки, может, надпись на корешке забытой в гостиной книги…
И тогда ответ, словно отчаявшись всплыть в одной из прорубей его дырявой памяти, приходит сам. Дверь открывается и закрывается ещё раз.
— Как первый учебный день? — спрашивает Ислам, наблюдая, как чайный пакетик растекается в кружке смоляного цвета облаком.
— Хорошо, — говорит Яно. И прибавляет: — Как в сказке.
Разоблачается, как будто птенец, пробивающий изнутри скорлупу. Неуклюже выползает из своей мешковатой куртёшки. В этом плане он не изменился: когда Ислам с ним только-только познакомился, так же неловко пихал под мышку разваливающиеся на части, словно гамбургер, книги и тетради. Вешает кепку на гвозди, и волосы ещё некоторое время стоят дыбом от статического электричества.
— Они там ещё не угомонились?
— Наверху. Меня ищут.
Топчась носками по пяткам ботинок, вынимает из них сползшие до щиколоток и напоминающие отпадающую змеиную кожу носки.
— Да нет. С чего бы? — рассеяно говорит Ислам. — Они ищут того снайпера, который…
Взгляд через линзы как будто разваливается на цвета спектра.
— Нет. Меня. Это я помочился на машину господина директора.
Яно смущённо переступает ногами в своих сумасшедших белых носках по пропитанному грязью, чавкающему коврику. Смотрит сначала на Ислама, потом на Наташу, ждёт, пока друзья подберут с пола челюсти. Похож на ребёнка, принёсшего сомнительного качества весть, и теперь ожидающего реакции родителей. Гадающего, положительная она будет или отрицательная.
— Да ладно заливать-то, — говорит Ислам, тем не менее сразу поверив.
Он не может сообразить, как ему реагировать. Хочется рассердиться, потому что да, у ребят теперь будут проблемы. Их наверняка лишат выхода на крышу — одной из немногих простых студенческих радостей. А ещё учиться станет сложнее и стены, что их окружают, возрастут чуть ли не до небес. За дипломом придётся лезть, как за единственным яблоком на верхушке отживающей своё, высохшей и ломкой яблони. Даже трудно вот так вот сразу предположить, каковы будут последствия. Вряд ли кто-то из ребят полностью и до конца их осознаёт.
Время тянется мимо них тревожным пунктиром, Ислам машет рукой на правильную реакцию, действительно, он же не отец, чтобы порицать или восхищаться, и открывает ларец с эмоциями. Но и там пусто. Так и стоит, не замечая, как колют пальцы нагревшиеся бока кружки, смотрит во все глаза на Яно.
Реакция Наташи куда более бурная.
— Янька! — бушует она. Бросается к нему, смыкает руки у того за спиной, и из коврика теперь выдавливают грязь две пары светлых носков. — Ты же не трудный ребёнок!
— Я… лёгкий, Натка, — смущённо говорит Яно.
Неловко шевелится в объятьях девушки, линзы очков горят в отблесках света из окна, словно окна далёких домов. Обращается к Исламу:
— Там м-мерзко было. Невозможно жить. И даже дышать, как… как на Марсе. Сплошная красная пыль.
Смущение схлопывается на лице Яно в глумливую улыбку. Так, словно розовую мякоть десны прорезает зуб, и лицо теперь заостряется, белеет, будто шляпка гриба.
