После недолгого молчания Наташа говорит:
— Ты уверен, что Яник вернётся?
Ислам падает на диван.
— Если не вернётся, тем лучше. Ты знаешь, мы живём здесь как будто в картине.
— В одной из этих?
— Нет-нет. Обычной картине. На такие смотришь и думаешь: вот бы там оказаться. Знакомо?
Она успокаивается. Забирается с ногами на подоконник и уже через минуту начинает рассеяно рисовать пальцем по стеклу, обводя жирным контуром роящиеся в голове мысли.
— Знаю. У меня был дедушка. Сейчас он уже умер, а квартиру продали, но когда он был жив, я очень любила к нему приезжать.
— Жила там, как на картине?
— Нет-нет. Там была картина. В моей комнате, точнее в каморке, которую мне выделили под комнату. Без окон, но мне так даже нравилось. У меня была крошечная кровать с бортиками и огромная старая настольная лампа, похожая на динозавра. Половину шкафа занимала одежда на вешалках, и я любила сидеть среди ароматных шуб и любила, когда в каморку заглядывал дедушка, или родители, и не могли меня среди них найти. Я ведь тогда совсем маленькая была… Так вот, за шубами, среди какой-то рухляди, хранилась большая картина. Вертлявая тропинка через лес. Лес самый обычный, смешанный, такой начинался сразу за дедушкиным домом; и подкрашенное закатом небо в просветах листьев. Я не знала, почему мне так нравилась та картина. И сейчас не знаю. Лес и та тропка казались мне идеальными. Лес не настоящий, а куда лучше. В полотне посередине была дырка, наверное, поэтому её и убрали в чулан, и мне представлялось, что кто-то задолго до меня уже ушёл той лесной тропинкой. Я очень ему завидовала.
Палец задумчиво скрипит по стеклу, Ислам ворочается и вслушивается в вибрацию пружин. Слышно, ребята возвращаются по комнатам, и что-то недовольно и излишне громко выспрашивает Игорь. Всё это, кажется, просачивается сюда через щель под дверью из другого, беспокойного мира.
— Я надеялся увести Яно за рамки.
— Ну, — Наташа укоризненно качает головой. — Ему здесь хорошо. Было хорошо до тех пор, пока ты не начал выпихивать его в окно.
— Думаешь, зря? Дальше было бы хуже. Мы здесь увязли. Влипли, просто не описать как.
— Всё всегда разрешается как-нибудь само.
— Странное выражение. Для тебя.
— Спасательное. Когда я ничего не могу поделать — оно меня спасает. Последнее время я только и делаю, что твержу его про себя.
Ислам не запер дверь, и лёгкий сквознячок искрится в волосах, когда Яно просачивается внутрь. Молча стаскивает ботинки, на цыпочках проходит через половину Ислама к своим подушкам.
— Он тебя всё равно не съел бы при всех, как ты, наверное, рассчитывал, — подаёт голос Ислам, и Яно замирает. Словно ребёнок, которого застукали за воровством конфет.
До вечера они почти не разговаривают. Перемещаются по комнате так, чтобы не задевать друг друга, Ислам за компьютером, Яно за своим, а Наташа читает журнал, забравшись с ногами на кровать Хасанова, но чувствуется, что не читается, смысл написанного стаей мышей разбегается от неё по углам. Меняются, перетекают из одного повседневного действия в другое, скрипит фоном телевизор на одном из музыкальных каналов на мониторе Ислама, нудно, однообразно отвечает на вопросы мамы по телефону Наташа — всё это для них троих так же значительно, как созревание оставленного на окне мандарина, как жужжание одинокой мухи.
Глава 18
Вечер начинается со стука в дверь, и с оглушительной тишины там, за дверью, такой, что становится понятно, что там не один человек. Людей там много. Собрались со всего этажа, а может, пришли и с других.
Наташа отодвигает сумочку, в которой бесцельно копошится вот уже двадцать минут. Глаза, как томатный сок, в который вливают по лезвию ножа водку, стремительно наполняются страхом.
— Не открывай.
— Кто там? — спрашивает Хасанов.
— Я.
Ислам узнаёт Мишу.
— Всё нормально. Он обещал зайти за кашей, — неуклюже шутит Ислам, надеясь подбодрить Наташу. Заглядывает под дверь.
— Я?
Раз, два… четыре пары ног.
— Мы.
С щёлканьем уходит в дверь язычок замка, и в комнате под испуганное пиканье Наташи становится тесно. Как будто хозяин открыл шкаф, в который до этого напихал одежды и разных крупногабаритных предметов, чтобы создать в комнате иллюзию простора и чистоты.
Помимо Миши, здесь ещё много народу, хотя он кажется больше всех вместе взятых, всё в той же тельняшке и адидасовских шортах с посеревшими от времени полосками на штанинах. Из-за плеч, словно птенцы из-под разъярённой мамаши-курицы, выглядывают Лёня, Павел, Фадеев Руслан по прозвищу Лоскут. Женька проползает под ногами у Миши, словно большой юркий жук. Вертят головами, у всех лица такие, как будто и впрямь попали в другую страну.
— Чё ты визжишь-то? — сурово спрашивает Наташу Мишаня. — Не визжи. Мы только с пацанами поговорить. Решить проблему.
У него под мышкой вспотевшие холодными каплями внушительные бурдюки с пивом, как будто бомбы под крылом самолёта. Третий бурдюк — в руках, и Миша, грозно надвинувшись на Ислама, сдвинув ребром ладони клавиатуру, чашку с присохшим пакетиком, тарелку с остатками риса и принтер, бухает его на стол. Женька деловито расставляет вокруг пластиковые стаканчики.
— Нам нужно решить проблему, — внушительно повторяет он, глядя на всех по очереди. Открывает пиво, и в стаканчиках всплывает по шапке пены.
— Вы, — спрашивает он Наташу и Яно, — решать будете?
Не дожидаясь ответа, наполняет ещё два стакана.
Скоро оказывается, что стаканов не хватает, и кто-то исчезает за ними. Стол, неловко елозя ножками и покачивая шапки пены, выползает в центр комнаты.
— Вы, — говорит Миша, — два самых отчаянных камикадзе из всех чернорожих, что я знал. И я вас уважаю. Ты, сивенький, мужик, раз задумал, пошёл и сделал. А потом ещё и сдался, чтобы никого не подставлять. И ты, Исламыч, тоже мужик. Я тебя знал ещё во-от такусеньким. Но не подозревал, что ты вырастешь таким мужиком…
— Хватит паясничать.
— Хорошо, хорошо. Молчу.
Ребята стараются вести себя тихо, и шарканье тапочек сливается в сонный гул, как будто где-то рядом играют в песочнице дети, бесконечно пересыпают из одной ёмкости в другую песок.
Ислам не понимает, что на них произвело такое впечатление. Обычная комната в коммуналке, мало ли кто как обставляет своё жилище. То есть, конечно, обычное с позиции любого, кроме троих её обитателей. Вон, Лёня. Отчего он так восторженно пялится наверх? На стены, облепленные цветными прямоугольниками, как уличные стенды под афиши, где каждая новая клеится поверх предыдущих. И что же? Каждый из них втихую от администрации нет-нет, да и повесит на кнопках плакат с какой-нибудь Дженнифер Лопес или безымянной моделькой.
