— Не принимай близко к печени. У всех этих людей есть своя голова на плечах, и если они делают то, что делают, надо думать, хорошенько перед этим ей поработали.
Хасанов говорит что-то, но не слышит свой голос, только вибрацию в горле, как будто в квартире по соседству долбят стену перфоратором. Надеется только, что слова движутся хотя бы приблизительно в ту же сторону, что и диалог.
Паша кивает:
— Да. Я тоже неплохо поработал своей черепушкой. Кажется, ты меня уже об этом спрашивал, старик. По-пьяни, во всяком случае, не раз. Может, ты и не помнишь, но я всегда отлично помню, о чём мы говорим по-пьяни. Я с тобой не потому, что ты мой кореш, а потому, что ты не сидишь на месте, а куда-то идёшь.
Ислам снова что-то говорит, и Паша уважительно складывает губы трубочкой.
— Ооо. Библию уже цитируем. Или в Коране тоже есть что-то подобное? Мне плевать на пастухов и на овец, и на обрыв.
Янтарная жидкость в бутылке добралась до донышка, и Паша отправился спать. Хотел увести и Ислама, но он отбился, веско сказав что-то насчёт того, что нужно сторожить кота. Паша покивал и ушёл, оставив после себя Наталью. Одно время Исламу казалось, что они сидят на одном стуле, погружаясь друг в друга телами, будто сиамские близнецы, и смотрят на него в три глаза, потому как накладываются друг на друга, сливаются в одно существо — с бровями Паши и ресницами Натальи. Потом Паша растаял, а Наталья взяла его голову на свои колени.
— Напился, — гудит где-то высоко её голос. В голове Хасанова качает жёлтыми травами степь, и над ней несутся облака, того же цвета, что и коньяк. Она говорит откуда-то с этих облаков, ласкает тёплым ветерком ему волосы. — Полегчало?
Тянется к бутылке, тянет носом воздух из горлышка и фыркает. Совсем как кошка.
Ислам снова не слышит своего голоса. Он сидит в траве, трогая её распаренными, как после ванной, пальцами, чувствует ягодицей отпечаток лошадиного копыта. Трава давно уже поднялась, скрыв его от постороннего взгляда. По штанам ползают насекомые, и стрекозы серебристыми пулями носятся вокруг.
— Хорошо бы оказаться в степи, — говорит он. — Да?
Она его не понимает. Не понимает, что он там хочет сказать, и за пузырящейся на губах слюной слов не слышно совсем.
— Не нужно прятаться и строить баррикады, где никого не бьют ногами, где ты сам можешь сделать себе границы. Где границ не нужно совсем, потому как не с кем соседствовать…
— Хорошо.
Всё ещё не слышит.
— Я хочу одиночества.
— Пойдём домой. Тридцать две ступеньки, а ты тяжёлый такой. Может, мне кого-то позвать?
Смотрит на него, закусывает губу.
— А Проглот пойдёт?
— Да ладно. Справимся.
На этом вечер не закончился. В гостиной, где из проигрывателя неслись дурманящие песни сладкоголосого Ману Чао, демон карточных баталий завладел существом Ислама. Наташа оставила его тут, прислонив к спинке дивана, Ислам наслаждается чувством извращённой перемены: страсть к уединению превратилась в нём в страсть к общению, за которой он и провёл полтора часа, до тех пор, пока последние картёжники не разбрелись по комнатам.
Дверь в комнату Игоря слегка приоткрыта, правила не нарушил, а вроде и какое-то уединение. Свет настольной лампы показывает оттуда робкую жёлтую мордашку. Ислам видит сгорбившегося над столом Игоря, чешет затылок и заходит, стараясь удержать под ногами напоминающий палубу пол.
— Пишешь?
— Ну.
Гоша поднимает от тетради воспалённые глаза, ручка в его пальцах дёргается, словно кошачий хвост.
— Чего тебе? Тебя не учили, что нужно стучать?
— Зачем? Дверь же открыта…
Хасанов сдвигает тыльной стороной кисти сложенные в стопку книги, больше энциклопедии и что-то о европейской истории, и забирается с ногами на стол.
— Хочешь, я подкину тебе сюжет?
— Какой ещё сюжет?
— Напиши про девушку, которая уехала в другой город. Просто так сорвалась, бросила учёбу, родителей…
— Это очень обычный сюжет. Ты можешь почитать любой из тех женских романов, которыми завалены книжные магазины.
— Да ты дослушай. Она не просто так уехала, а к парню, которого любила со школы.
Ислам подаётся вперёд, смотрит на Игоря едва ли не сверху вниз. Из-за того, что Гоша сидит на стуле, а он на столе, их рост почти сравнялся.
— Я хочу, чтобы ты написал, как они там живут. Как он уходит на работу каждое утро, как едет на маршрутном такси через разводные мосты, а она ещё лежит в постели и смотрит, как под пасмурным небом, — Ислам так широко взмахивает руками, что едва не валится со стола, — гаснет за окошком старинный фонарь. Как она идёт на кухню и готовит завтрак. Читает какую-то книжку и ждёт, пока он вернётся и можно будет опять лечь в постель вместе — чтобы вместе проснуться.
— Ты напился. Слезай оттуда, ты запачкаешь мне стол. Я его так долго полировал… вон, смотри, у тебя из кармана какие-то крошки сыплются.
— Это сухарики. Останки от сухариков — с грибами. Ты этим полировал? — Хасанов берёт со стола баллончик с полиролем. — Освежителем воздуха?
— Поставь на место. Ты пьян, — повторяет Игорь.
— Вовсе нет, — Хасанов спускает со стола ноги, а баллончик бережно кладёт на колени. — Слушай. Девушка невысокого роста, с длинными чёрными волосами. Обязательно прямыми, даже не думай приписывать ей кудряшки. Может, только чуть волнистые. И голубые глаза. Такие, как… стоп. Я всё равно не придумаю хорошее сравнение. Придумай лучше ты. Такое, чтоб дух захватывало. У них огромная кухня и крошечная спальная. Таинственные соседи, среди которых нет-нет, да и мелькнёт какой-нибудь известный рок-музыкант. Может, какое-нибудь кафе прямо на первом, небольшое такое, с обстановкой… знаешь, типа, шестидесятые, с граммофоном, со стопкой пластинок с двухцветными обложками, с книжками в огромных переплётах и кофе, который варится прямо в турке в горячем песке. Столики там квадратные, если есть деньги, вдвоём идут вниз ужинать. Садятся за столик у окна. Правда — слышишь? — денег у них мало, и ужинать в кафе ходят очень редко. Тем радостнее каждый такой поход, будешь радоваться кусочку любимого пирожного и перепробуешь сразу несколько сортов кофе, по одной кружке, пока не кончатся деньги… — Ислам представляет, как она спускается вниз, перепрыгивая через ступеньку, а тот парень говорит ей: «Не торопись, ну куда ты торопишься?» Прибавляет какую-нибудь нежную колкость. Например: «Не съедят твой вишнёвый чизкейк за тридцать рублей. Кому он на фиг нужен, когда там такие отличные черничные пироги?» Она дуется, а он улыбается странной полуулыбкой.
Наутро Хасанов не вспомнил уже, на самом ли деле рассказывал он всё это Гоше или эти картинки рождались в его голове уже без посторонней помощи, и фантазия металась по тесной комнате, теряя перья, как вылетевший из клетки попугай. Память сохранила, только как Игорь, тихо, вполголоса отчитывая, привёл домой и уложил в постель.
