В Шаббат после молитвы он отвел рабби Якоба в сторону, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Никто не знал, о чем они беседовали. Но, вернувшись домой, Альберт позвал к себе Ясмину и Мими. И объявил, что дает согласие – при одном условии: он отправится с ними. Чтобы сохранить приличия. И если они найдут Виктора, он подаст ему руку. Ведь если отец его не простит, то Виктор обречен на вечное изгнание. А этого Альберт и сам себе не простит.
Ясмина обняла его со слезами. Папа́ обрел прежнее свое величие.
– Спасибо, папа́.
– Да ладно, чего там, amore. А сейчас пойди к Мори́су и скажи ему. Теперь скорее вам придется присматривать за твоим старым отцом, чем ему за вами.
* * *
Клерк без возражений поставил выездной штамп в паспорт Морица. Глухой стук – и никакого Au revoir. Чиновник протянул ему документ и взял следующий. Как будто радовался тому, что иностранцы, пересидевшие войну в его стране, убираются наконец восвояси. В зале ожидания было жарко и душно. За грязными окнами можно было разглядеть ржавые иллюминаторы итальянского парохода. Альберт и Ясмина стояли в очереди намного дальше – чтобы не быть арестованными вместе с Морицем, если у того возникнут проблемы с паспортом. Жоэль держалась за руку Ясмины. Мы едем в путешествие, сказала ей Ясмина, в интересное летнее путешествие, как благородные люди. Мими предлагала присмотреть за ней, но Ясмина без колебаний отказалась оставить дочь бабушке. Связь между ними была разорвана.
Альберт надел свой лучший, парадный, костюм, итальянскую шляпу и туфли «Будапештер», которые Мими начистила до блеска. От трости он отказался. Но вне дома особенно бросалось в глаза, как он подволакивает правую ногу, хотя и старается не показывать слабости. На Ясмине было длинное неприметное серое платье. Волнуясь, она сжимала в руке новенький паспорт, словно магический ключ, открывающий двери в мир. На шее у нее висела серебряная хамса Виктора со звездой Давида. Они вздохнули с облегчением, когда Морица пропустили через контрольный пункт.
– Мори́с!
Мориц обернулся. В толпе отъезжающих и носильщиков стоял коротышка в большом, не по размеру, костюме, с сигаретой во рту.
– Мазел тов в Эрец Израэль!
Человек с радиоприемниками. Месье Леви.
– Спасибо, – сказал Мориц, пряча в карман паспорт.
Ясмина отвернулась, чтобы месье Леви ее не заметил.
* * *
На корабле она не подошла к поручням. Альберт махал левой рукой Мими, стоявшей на причале. Ясмина сидела на скамье и смотрела на облака, она была уже далеко. Мориц подхватил Жоэль на руки и встал рядом с Альбертом, чтобы девочка могла помахать бабушке.
– Вы рады, что снова увидите свою невесту, Мори́с?
– Я даже не знаю, жива ли она. И не ждут ли меня допросы. Или американская тюрьма.
– На вас нет никакой вины.
– Моя фамилия есть на всех фотографиях, во всех титрах, во всех платежных ведомостях министерства. Я был частью машины. А историю пишут победители.
Корабль содрогнулся. Гудок взвыл так внезапно, что смолкли все разговоры. Матросы выбирали швартовы, а дома за портом медленно, почти незаметно начали удаляться. Мориц ощутил, как палубу под ногами мягко качнуло.
Почти три года назад он прибыл в Тунис как Мориц Райнке, зондерфюрер пропагандистской роты в Африканском корпусе. Теперь он возвращался как Никто.
Глава 47
Переход через море был скоротечен, но для Ясмины он тянулся вечность. Страдая от морской болезни, она провела все путешествие в трюме, скорчившись на деревянной скамье, точно кошка, забившаяся, чтобы умереть, в темный угол. Альберт сидел рядом, кормил ее таблетками, которые не помогали. Вокруг дребезжала жесть, скрежетала сталь, жуткая дрожь пробирала пароход до самых внутренностей, качка не утихала ни на минуту. Старое военное судно воняло ржавчиной, машинным маслом и забитыми гальюнами, эта душегубка годилась только на металлолом.
Мориц гулял с Жоэль по палубе. Ей-то нравились и качка, и крикливые чайки, и ветер, треплющий волосы. Мориц ощущал себя беззащитным. Вокруг только небо и море. После стольких месяцев среди тесных стен вдруг очутиться в безбрежности. Без твердой опоры под ногами, но наконец-то в пути, наконец-то рядом с Ясминой. Но путешествие, вместо того чтобы соединить их, несло навстречу расставанию. Он вспоминал свое прощание с Фанни. Осенние листья на Ванзее. Последнее зарево деревьев. Любовь мимолетна, размышлял Мориц, стремительная и яркая, как лето. Только захочешь ее удержать – а ее уже нет. Сколько прощаний может вынести сердце, не умерев? Сколько раз можно начинать заново? Разве встречи и расставания не всего лишь случайность? Или они всегда – мектуб?
Мориц втайне надеялся, что они никогда не найдут Виктора. Тогда момент расставания отодвинется, возможно, навсегда. Он гнал эти мысли. Теперь он волен идти куда хочет и быть кем захочет. Но это не окрыляло, а угнетало, и Мориц уже завидовал людям, прочно привязанным к своим домам и любимым, к своей фамилии, адресу, к скучным будням – им не мешала вторая жизнь, даже в мечтах.
С наступлением темноты по правому борту потянулись огни Трапани. Аэродром, с которого Мориц стартовал последним этапом в Тунис. И куда улетел потом самолет, который должен был увезти его домой. О том, что самолет не долетел и что его отснятые фильмы лежат на морском дне в каких-то милях отсюда, он не знал.
Корабль обогнул Сицилию и в четыре часа утра прибыл в порт Палермо. Когда из-за ржавых кранов взошло солнце, они увидели останки кораблей, те лежали выброшенными на берег китами. Палермо был израненным городом, не лучше Туниса. Сошли на берег, Мориц нес спящую Жоэль. В хаосе порта они долго искали свои чемоданы. Перед паспортным контролем снова постарались оказаться подальше друг от друга, но опасения были напрасными. Мори́с Сарфати прошел процедуру без запинки. Benvenuto, Signore.
Спасибо, месье Леви, за чистую работу.
* * *
Палермо пел, Палермо вонял, Палермо потел уже с самого утра. Люди голодали, черный рынок процветал. В Тунисе было больше еды, чем здесь. Руины по обочинам, картон вместо разбитых стекол в окнах, разбомбленные дома рядом с античными колоннами. Сицилийцы не спешили устранять следы войны, оставили как есть – как и прочие следы прошлых времен – и продолжали жить дальше. Они привыкли быть то завоеванными, то опять забытыми. Пассажиров, выходящих из порта, окружили чистильщики обуви – дети со свалявшимися кудрями, лет десяти от силы.
Мориц нес чемодан, Ясмина держала за руку Жоэль, Альберт хромал позади. Вот они и прибыли, а дальше – неведомое. Одна слепая от любви, один полупарализованный и один никто – в поиске облака в небе. Все, что у них было, – это название деревни где-то на востоке.
– У меня есть талисман, вы знаете? – сказала Ясмина.
От ее морской болезни не осталось и следа, она вся светилась.
