* * *
Когда я добираюсь до порта, утренняя заря уже уступила место яркому свету дня. Катер Патриса покачивается у причала. К берегу притарахтела рыбацкая лодка. Я запрыгиваю на борт и зову его. Но вместо Патриса из каюты выбирается молодая итальянка со спутанными волосами. На ней ничего, кроме майки, едва прикрывающей бедра. Я спрашиваю про Патриса, и она его зовет. Не хочу ли я кофе, спрашивает меня.
– No, grazie.
Он выходит на палубу с чашкой в руке. Короткие брюки и рубашка, открывающая тренированный торс.
– Мне прислали список пассажиров.
Патрис мгновенно просыпается. Я показываю ему список в моем телефоне.
– Заводской номер совпадает. Это наш самолет!
Он прокручивает список вниз… находит Морица.
– Я же тебе говорил. Почему ты мне никогда не веришь? – Он улыбается. Замечает, что я не разделяю его радости, и удивленно спрашивает: – Неужто ты и правда думала, что он еще жив?
Я бы с удовольствием рассказала ему то, что знаю теперь о Морице. Что он не был нацистом. Что он рисковал своей жизнью ради другого. Но я молчу, потому что не могу сказать, от кого я это знаю. И еще потому, что не уверена, насколько можно верить Жоэль. Ведь этот документ опровергает ее утверждение, будто его не было на борту. Что весомее – цифры или слова? Служебная записка или устный рассказ из вторых рук? Если он был в самолете, что же тогда правда в остальной части ее рассказа? Интуиция подсказывает, что рассказ правдив, но я научилась не доверять интуиции. И не только в археологии.
– Кто составлял такие списки?
– Начальник тыла аэродрома. Обычно их потом посылали в Берлин. Но в данном случае аэродром был захвачен войсками коалиции. Поэтому международный Красный Крест получил списки от войск коалиции. Они собирали сведения о потерях со всех сторон и позднее свели их воедино. Видимо, этот список именно так и попал после войны в Берлин.
– Вот чего я не понимаю, Патрис: если он официально объявлен погибшим, почему мы так никогда и не получили похоронку?
– Это легко объяснить. Красный Крест реагирует только на запросы. Ты должна написать заявление о поиске пропавшего.
– Но бабушка делала это.
– Твоя бабушка писала запрос в Красный Крест?
– Да. Мне об этом рассказывала мать. Она в детстве непременно хотела знать, что случилось с ее отцом. И ответ был: пропал без вести.
– C’est bizzarre
[42].
Больше он ничего не добавляет. Его явно интересует что-то другое. Патрис прокручивает список дальше и замирает.
– Что такое?
– Черт. Никого из СС. Видишь? Все только вермахт. Офицеры, в том числе высоких чинов, но ни одного эсэсовца на борту!
– Ты хочешь сказать, кто же тогда сопровождал награбленные драгоценности?
Выразительным взглядом он дает понять, чтобы я не говорила лишнего при итальянке в майке.
– А что же те два свидетеля, которые якобы видели?..
– Может, то был другой борт.
– А что, вермахт не мог вывезти эти ящики из страны?
– Маловероятно. Но, может, твой нацистский дедушка все же имел отношение к этому делу.
– Он не был нацистом! – вырывается у меня. Более страстно, чем мне бы хотелось.
Он удивленно смотрит на меня:
– Откуда тебе это знать? Ты же сама всегда говорила…
Надо прикусить язык. Но он уже догадался. Глаза его сужаются.
– Ты все-таки говорила с этой женщиной?
– Да.
Он раздраженно отворачивается. Я чувствую себя виноватой. И вместе с тем не понимаю, что я такого сделала.
– И она тебе рассказала, что твой дедушка был невинным агнцем? Чтобы подольститься к тебе.
– Я ей ничего про тебя не говорила.
– Quelle merde
[43], Нина!
Тут у меня лопается терпение.
– Что за секретность? Познакомься уже с ней сам!
Итальянка в майке изумленно таращится на нас. Патрис молча скрывается в рубке. Итальянка спешит следом. Я остаюсь одна, никому не нужная. Вскоре появляется господин Бовензипен и приветствует меня. Остальные сегодня отправились на экскурсию, сообщает он, к ветряным мельницам. Патрис заводит двигатель. Катер вздрагивает. На палубу выходят водолазы Бенва и Ламин.
– Надо воспользоваться хорошей погодой, – кричит из рубки Патрис. – Когда начнутся шторма, искать не сможем.
Итальянка обхватывает Патриса сзади руками. Он целует ее.
Они живут, думаю я, а я нет. Я все еще сижу под камнем. Не жалуйся, Нина, ты сама так решила.
Я поднимаюсь на причал, не попрощавшись. Когда они отчаливают, я уже на дороге.
* * *
Бреду вдоль пляжа в сторону отеля, уставшая, но возбужденная. Хочется с кем-нибудь поговорить, чтобы приглушить смятение. Но с кем? Я еще не решила, показывать ли список Жоэль, и тут вижу ее. Она сидит на веранде купальни, закутавшись в широкий палантин. Пустые кабинки для переодевания, облупившаяся белая краска на деревянных мостках, растрепанная пальма. Жоэль поднимает глаза от книги, улыбается мне и машет рукой. Я медлю, но потом все же направляюсь к купальне и опускаюсь на сломанный шезлонг рядом с Жоэль. Она протягивает мне бриошь из бумажного пакета и принимается болтать о книге, которую читает. Про список пассажиров я не сообщаю, молча смотрю на серое море. Ни шумных детей, ни продавцов мороженого, ни зонтов от солнца, только ветер и ноябрьские облака. Одинокий солнечный луч прорывается сквозь них, серебря волны. Жоэль спрашивает, почему я так молчалива. И тогда я рассказываю. Она даже не выказывает удивления.
– Вы, немцы, любите списки, – говорит она насмешливо. – Но даже если кто-то где-то что-то записал, написанное не становится правдой.
– Может, он был на борту, но выжил после крушения?
– Его там не было.
Голос ее звучит категорично. И она принимается рассказывать, что произошло в тот день, 7 мая 1943 года.
Кто оказывает гостеприимство, потчует самого Бога.
Еврейская поговорка
Утром 7 мая 1943 года Ясмина увидела первого в своей жизни англичанина. Он слез на рю де Пассаж с мотоцикла, лицо его покрывала белая пыль. Только когда он снял очки и шлем, Ясмина поняла, что он не белый, а смуглый – индиец. Он и его товарищи, спрыгнувшие из подъехавших следом джипов, огляделись, явно дивясь, куда это их занесло. Ясмина прибежала на рю де Пассаж вдвоем с отцом, чтобы увидеть все своими глазами. Обрывки английских слов из радиоприемника звучали для них музыкой.
