– Но ты так долго был с ней. Почему?
Ален промолчал. Не станет же он, в самом деле, опускаться до откровенности и говорить девушке, беззаботно сидящей сзади и осматривающей окрестности в ожидании постоянного праздника с любимым, что отношения любимого с Луизой были основаны на деньгах?
– Понимаешь, Моника, – осторожно сказал Ален, делая вид, что не расслышал последнего вопроса. – Я бы это все еще и вытерпел. Но Луиза замужем…
– Ну и что? – удивленно проговорила девушка. – Ты, насколько мне известно, всегда имел такой характер, что этот факт тебя не останавливал! Ведь ты мне так и сказал когда-то: Моника, если у тебя есть муж, это меня не волнует! Помнишь такое?
– Да, – нехотя согласился Ален, припоминая первые встречи с девушкой. – Однако в случае с Луизой все дело в том, какой у нее муж…
– Он ревнив?
– Да, но к тому же, он не терпит негров…
– Вот тебе раз! – воскликнула Моника. – Это еще что такое? При чем тут негры?
– Моя бабушка была негритянкой, – скрепя сердце, признался Перкинсон.
– Ну, меня это не волнует! – быстро прервала его Моника. – Только, почему же ты белый?
Она сделала ударение на слове «ты».
– А говоришь, что тебя это не волнует… – сказал Ален.
– Но милый… Я ведь спросила из любопытства. Ты говоришь, бабушка была негритянкой… У нее должен был родиться темнокожий ребенок.
– Да, Моника, так бывает, но не всегда… Мой отец имел светлую кожу, это позволило ему вообще скрывать, что его мать – негритянка. У меня, как видишь, тоже белые не только ладони и пятки…
Моника передернула плечами.
– Бр-р-р-р. Кто бы мог подумать, от тебя я могу родить темнокожего сына…
– Ага, все-таки ты переживаешь?
– Нет, Ален, – поправилась Моника. – Я не переживаю. Просто это так неожиданно – рожаешь ребенка, а он оказывается темнокожим.
– Можешь успокоиться, милая! – раздраженно бросил Перкинсон. – Я не собираюсь агитировать тебя за то, чтобы ты родила мне кого-нибудь!
Девушка некоторое время молчала. Но потом любопытство взяло в ней верх, и она спросила:
– Ален, ты начал говорить о муже Луизы. Он что, знал о твоей бабушке?
– Да, ему кто-то сказал, что его жена проводит время с человеком, у которого такие предки.
– И ты поэтому решил скрыться?
Ален подумал, рассказывать ли Монике о том, как его избили. «Нет, – решил он, – об этом я промолчу».
– Не это главное, – сказал Перкинсон. – Все дело в том, что я знаю мужа Луизы. Он настоящий расист.
И, сам не зная почему, Ален стал рассказывать Монике о том, как познакомился с мистером Строуберфилдом.
– Я тогда учился в университете, ты знаешь это, Моника… Так вот, у меня был знакомый, его звали Пит Сигер. Он не был негром, он был как и я мулатом. С той только разницей, что ему меньше повезло – кожа у парня была настолько смуглая, что это нельзя было никак назвать загаром.
Профессора по разному относились к тому, что цветной юноша поступил в университет, как говорится, плати деньги и учись. Одни не обращали на это никакого внимания, другие только терпели это, стараясь не подавать виду. Вроде бы отношение к неграм у нас официально изменилось после Гражданской войны…
Но один из профессоров, такой Бартоломью Тетчер, большая гнида, не мог на дух переносить Пита. Он всячески ему показывал, что считает большой ошибкой нахождение Пита в стенах учебного заведения. Однажды он не сдержался и при мне обозвал Пита, подошедшего к нему после лекции с вопросом, тупоумным черным псом.
– Что, прямо так и сказал? – изумилась Моника.
– Не совсем так, – ответил Ален. – Но это было еще хуже. Пит спросил его о чем-то, не помню уже о чем. Так этот подонок вместо того, чтобы, как и подобает преподавателю, объяснить студенту трудное место, ехидно так процедил: «Не понимаю, что здесь делает эта тупоумная черная собака? Ей место в конуре».
– Какой ужас! – воскликнула девушка. – А вы что?
– Пит не мог и слова вымолвить. Стоял, как будто его ударили. А я… Понимаешь, рука у меня поднялась сама собой. Ну я и разбил очки негодяю… Помню, еще и руку порезал о стекло, смотри, какой шрам!
Ален протянул назад кулак.
– Ого! – оценила девушка давнюю рану. – Ты молодец! – добавила она и, неожиданно наклонившись вперед, поцеловала Алена в щеку.
Машина вильнула.
– Осторожней, Моника! – взмолился молодой человек, – мы все-таки перевернемся!
– Ладно-ладно, я уже села! – сказала девушка. – Рассказывай дальше!
– Что рассказывать? – сказал Ален. – Студенты подняли настоящее восстание. Администрации пришлось вызывать полицию… А мне пришлось уйти из этого университета, не доучившись…
– Раньше мне ты этого не говорил, – заметила Моника. – Я и не знала, какой ты у меня…
– Какой? – спросил Ален.
– Героический! – нашла слово девушка.
– Да брось ты, любой бы на моем месте сделал то же самое.
– И ты не пробовал закончить свое образование где-то еще?
Ален помотал головой.
– Нет, как-то не собрался. Подумал, что не смогу учиться у таких подонков, как этот Тетчер.
– Но ведь он же был один! – удивленно произнесла Моника.
Ален присвистнул.
– Глупышка! Таких, как он – полно! В наших южных штатах все только на словах признали равноправие негров. А в действительности…
Он махнул рукой, не снимая другую с руля.
– А причем же здесь муж Луизы? – спросила Моника.
– Тогда он еще и мужем не был… Мистер Строуберфилд оказался приятелем этого подонка Тетчера. Я, вообще, подозреваю, что они все состоят членами ку-клукс-клана. Знаешь, тайными членами. Ну, все равно, как в Европе масоны. Днем это обычные люди, а по вечерам или ночью одевают свои белые балахоны… Я как-то шел по городу и встретил их обоих на темной улочке. Они были навеселе и искали, обо что бы почесать руки…
– И ты с ними дрался?
– Дрался – не то слово! Я сражался, как целая армия! Нас разняла полиция и затащила в участок, так эти негодяи заявили, что я первый напал на них. Они воспользовались, что их было двое. Как же, заслуженные люди…
Ален помолчал.
– Да, это была моя уже вторая встреча с полицией… – добавил он.
– И ты что?
– Пришлось отсидеть несколько недель. После суда этот мистер Строуберфилд подошел ко мне и сказал, чтобы я запомнил его имя, потому что он со мной еще надеется рассчитаться…
