Ретт, пружинисто поднявшись, включил электрическое освещение. Скарлетт на мгновение зажмурилась – так сильно резанул ее зрение этот желтый яркий свет…
– Знаешь что, Скарлетт, – произнес он, усаживаясь на прежнее место, – твоя главная ошибка в том, что ты никогда не умела мыслить абстрактно… Ты ведь по своей натуре практик и циник… А практический склад ума не располагает к обобщениям…
Скарлетт напряженно посмотрела на него.
– То есть…
Ретт продолжал:
– Понимаешь, этот горностай, которого ты так возненавидела – это ведь не причина…
– Что же тогда?..
Улыбнувшись, Ретт произнес:
– Следствие… Да, я думал, что ты и без меня сможешь понять такие очевидные вещи… Я бы даже сказал, Скарлетт – слишком очевидные… Да, я не старый маразматик, каким, может быть, кажусь тебе иногда… Эти привычки к изысканному комфорту, эта страсть к благородным старинным вещам, страсть коллекционера…
Она осторожно перебила Ретта:
– И горностай?..
– Да, и этот горностай… Да, Скарлетт, я ведь неоднократно говорил тебе об этом – я старый человек… Слишком старый… А люди в моем возрасте очень часто выдумывают себе какую-нибудь игрушку… Когда чувствуют, что нити, которые связывали их с жизнью раньше, или перетерлись, или уже давно оборвались… Так вот я придумал сперва для себя всех этих старых итальянских мастеров, все эти коллекционные часы, все эти милые вещицы безвозвратно ушедшей эпохи… А потом, неожиданно для самого себя – и этого горностая. Да, Скарлетт, я не так глуп, каким, наверное, иногда кажусь тебе. Я ведь все прекрасно понимаю… все эти мои игрушки, Скарлетт, не прихоть, а нормальная отдушина человека, который, идя всю жизнь в каком-то одном направлении, под конец понял, что избрал неправильный путь… То, что я сошелся с тобой тогда, после твоей измены – моя роковая ошибка. О, как я тогда мучался, как переживал, как страдал!.. За ту памятную ночь я, наверное, выкурил десять сигарет. Как теперь помню – часы бьют три часа ночи. Я зажигаю настольную лампу, потому что никак не могу заснуть… Тянусь за очередной сигаретой… За окном – темно и холодно, этот самый недобрый предрассветный час, когда все вокруг кажется каким-то обманчивым и неверным. Над городом висит какая-то сырая, ватная тишина… А я, не в силах уйти от своих воспоминаний, представляю, что ты теперь, в этот самый момент, когда я так страдаю, крепко спишь в своей кровати, представляю твои рассыпавшиеся по подушке волосы, представляю твое гибкое и все еще стройное тело и чуть пульсирующую голубую жилку у левого виска… Я помню тот день, будто бы он произошел вчера…
Когда Ретт закончил, Скарлетт спросила:
– А теперь?..
– Что – теперь?.. – удивился Ретт. – Тогда я был совершенно другим человеком…
– Теперь ты уже не скучаешь по мне, ты не представляешь меня… как тогда?..
Ретт поморщился – до того неприятным показался ему этот вопрос.
– Теперь… Скарлетт, я же сказал тебе честно: я не люблю тебя.
Скарлетт после этих слов выпрямилась и негромко спросила:
– Тогда почему же ты жил со мной все это время?.. Почему не ушел?..
То, что она услышала, заставило ее на какой-то момент обезуметь от горя и невыносимого, пронзительно-острого отчаяния:
– Почему я до сих пор не ушел от тебя, Скарлетт?..
– Да, почему?
Он нахмурил брови.
– Знаешь, я ведь и сам часто задавал себе этот вопрос… Притом – очень часто… Я все время искал на него ответа и не находил…
– А теперь нашел?..
Передернув плечами, он ответил:
– Наверное… Во всяком случае, мне самому кажется, что нашел…
– Ну, и почему же?.. – спросила Скарлетт, стараясь выглядеть как можно более невозмутимой, равнодушной и независимой.
«Что бы он теперь мне не сказал, – подумала она, – я должна встретить сдержанно и спокойно… Даже с улыбкой… Сдержанно и спокойно…»
Она повторила свой вопрос:
– Почему ты не бросил меня раньше?
– Да потому, что все это время только и делал, что жалел тебя…
Не в силах более себя сдерживать, Скарлетт воскликнула:
– Жалел?..
Он наклонил голову в знак согласия.
– Да, жалел… Не удивляйся этому… И несколько месяцев назад, во время твоей болезни, когда ты была такой жалкой и беспомощной…
Скарлетт почему-то показалось, что Батлеру доставляет удовольствие называть ее так.
– … и потом, когда пригласил тебя на этот странный вечер к нашему соседу, мистеру Джонатану Коллинзу… Но теперь, когда я вижу, что ты плюешь на меня, на мои привычки и привязанности совершенно откровенно, когда за все ты платишь черной неблагодарностью, я, Скарлетт, могу сказать только одно: я не буду больше с тобой жить… Да, не буду!..
Скарлетт побледнела… То, что она теперь слышала, казалось ей страшным сном – еще похуже того, что приснился несколько месяцев. Ее все еще прекрасные глаза цвета темного изумруда увлажнились…
– Ретт…
Но он словно и не слышал ее:
– Да, Скарлетт, теперь я хочу от жизни только одного: полного одиночества и уединения. Теперь я не хочу ничего: ни тебя, ни твоей любви… Ни всех этих бестолковых, бесполезных разговоров…
– Ретт, одумайся, что ты говоришь?!.. – в отчаянии воскликнула Скарлетт.
Ретт даже не вздрогнул – он казался самой невозмутимостью.
– Я и без тебя прекрасно понимаю, что говорю, Скарлетт… – Он сделал небольшую паузу, после чего продолжил: – Да, даже слишком хорошо… На мое несчастье… Конечно, развод в нашем возрасте по крайней мере смешон… Ты ведь и сама это прекрасно понимаешь. Да. Кроме того, мне совсем не хочется травмировать Кэт. Представляю, как она будет переживать. Потому я хотел бы… Хотел бы, чтобы мы с тобой теперь раз и навсегда договорились: ты не вникаешь в мои проблемы, я – в твои… Скарлетт, мы с тобой немолодые уже люди, и нам не так уж и много осталось… Думаю, мы сможем дотерпеть друг друга до смерти… Скарлетт, ты принимаешь мое предложение?..
Она почему-то совершенно некстати вспомнила, что точно таким же голосом он когда-то спрашивал ее: «Ты хочешь быть моей женой?.. Ты принимаешь мое предложение?..»
Ретт испытывающе смотрел на Скарлетт.
– Ну, и что ты скажешь?..
Скарлетт молчала…
Ее вдруг вновь охватил приступ того сумасшедшего истерического гнева, который случился в последние дни все чаще и чаще – стало трудно дышать, захотелось его, Ретта, удавить, унизить, заставить кричать…
Кровь шибанула в виски, потемнело в глазах, и Скарлетт медленно, с усилиями стала преодолевать эту ярость, как обморок…
