Глава 1
Джун. Сейчас
«Не бойся думать о прошлом, милая. Бойся забыть все хорошее вместе с плохим», – говорил Фрэнк.
В эту дождливую ноябрьскую пятницу Джун именно так и жила – прошлым.
Фрэнка больше нет. Погасли его карие глаза, которые согревали лучше пламени из камина, оборвался заразительный смех. Опекун больше не обнимал, когда мучили сомнения, не хмурился, поджимая губы, когда Джун и Тони случайно попадались в разгар очередной ссоры… Терпеливый был. Надеялся, что «дети» однажды обязательно найдут общий язык, но они были глупыми и не научились дружить даже ради лучшего-в-мире-человека.
А теперь поздно.
Наверное, знай она с самого начала, что Фрэнк смертельно болен, то притворялась бы лучше, хотя бы попыталась, но тот скрывал до последнего: лишь полгода назад признался, что у него сердце может остановиться в любую минуту. Ему предлагали пересадку. Да, опасно в его возрасте, и все же шанс был. Фрэнк отказался. Заявил, что именно в этом сердце живет память о его жене Иден, и с этим сердцем он умрет, пусть оно и ленится работать.
Упрямый оказался. Тони в него пошел, такой же настойчивый.
Джун нахмурилась и поправила волосы, убеждаясь, что они лежат идеально ровно. Прямые темные пряди едва доходили до лопаток. Новая прическа. Непривычно.
Церемония прощания началась, а Джун продолжала топтаться на тротуаре. В Эдинбурге в эту пору года было сыро, но красочно. Крик чаек со стороны залива пробивался даже через какофонию городской жизни, сливаясь с шумом автомобилей.
Джун одернула край черного жакета, провела ладонями по брюкам, разглаживая. В стройной, ухоженной студентке было не узнать ту ревнивую сиротку, которая боролась за место под солнцем в доме Фрэнка. Но чувствовала она себя сейчас именно так – напуганным ребенком: вход в часовню на окраине Эдинбурга страшил. Высокие резные двери с круглым тяжелым кольцом вместо ручки были закрыты. Джун всего-то нужно было подняться по ступенькам и зайти внутрь. Проводить Фрэнка в последний путь. А она не могла себя заставить.
Сотый раз за день полезла в карман жакета и вытащила бальзам для губ. Нервы ни к черту, губы пересыхали, как в пустыне. Джун было двадцать лет, а не пятнадцать, но волновалась сейчас не меньше, чем в тот далекий день, когда впервые ступила на землю поместья Иден-Парк.
Она закусила нижнюю губу до боли, сглатывая тревогу, прикрыла глаза и потянула за металлическое кольцо на двери. Ну вот. Получилось. Дыши, Джун.
В часовне оказалось теплее, чем снаружи, но она все равно передернула плечами, справляясь с дрожью.
– Наконец-то! – донесся возглас, и навстречу вышла Уитни, племянница Фрэнка. Джун виделась с ней пару дней назад, но подруга бросилась в объятия, словно сто лет прошло. – Я беспокоилась, что ты спряталась от нас.
– Ну что ты, как я могла. Это же Фрэнк… А Паркеры здесь?
– Нет, они в Италии. Прислали соболезнования.
На церемонию прощания собрались родственники, друзья, бизнес-партнеры. «Цвет» высшего общества шотландской столицы. «Цвет», в котором так и не нашлось места для Джун.
Она робко направилась вперед, здороваясь, принимая скупые, но искренние слова поддержки, ощущая себя чужой здесь.
А среди череды лиц, там, в первом ряду – он. Тони.
Сердце болезненно сжалось, но подойти к нему она не нашла смелости. Испугалась, что разрыдается. Увидит холодные серые глаза – и выдержка треснет по шву. Потому что это невыносимо. Потому что они два идиота.
Два законченных эгоиста.
Когда-то, в пятнадцать лет, Джун совершила ошибку, за которую поедала себя живьем. Зачем я свернула в проклятый магазин комиксов? Зачем?! Если бы вовремя пришла домой из школы, то остановила бы трагедию… До сих пор жила бы в Штатах. Все сложилось бы по-другому.
А сейчас, пять с половиной лет спустя, она сидела на скамье в нескольких шагах от Тони на похоронах лучшего-на-свете-человека и не могла простить себе, что довела отношения с единственным сыном Фрэнка до необратимой неприязни, когда нет желания даже пытаться что-то наладить. И посмотреть на Тони нет сил, с того кошмарного летнего дня, когда они перешли черту и сделали друг другу по-настоящему больно.
С тех пор они встречались только по большим праздникам в Иден-Парке, и все, на что хватало вежливости, – поздороваться с искусственной улыбкой, не глядя в глаза, и обсудить погоду в окружении общих знакомых.
Джун врала Фрэнку, доказывая, что помирилась с Тони, просто в учебу погрузилась с головой и нет времени чаще встречаться… Но опекун не мог не раскусить плохую игру.
Как это бессмысленно. Зачем, Тони, зачем? Почему из всех людей на земле ты один понимаешь, как мне плохо сейчас? А я даже посмотреть на тебя не могу, ведь станет только хуже.
Потому что стыдно. Перед памятью о Фрэнке чертовски, неимоверно стыдно…
Тони. Сейчас
Пришла все-таки. Думал, уже не объявится. Думал, сидит где-нибудь в кладовке и плачет о том, какая она бедная-несчастная.
Хватило бы совести в день чужих похорон только о себе и переживать.
Как же она злила. Даже сегодня.
Ну посмотри ты на меня, Бэмби, хоть поздоровайся, не позорься перед родственниками.
Но она не откликнулась на молчаливый призыв. Уставилась в пол и старательно пригладила волосы.
Волосы…
Зачем было обрезать, вылизывать, как искусственные? Не умеет вести себя прилично, так надеется внешним лоском обмануть людей. Как всегда, держит окружающих за идиотов.
– Тони, ты в ней дыру прожжешь, – прошептала Уитни, и он тяжело сглотнул, сжимая челюсти. Зажмурился, потер усталые глаза.
В свои двадцать один Тони ощущал себя стариком. Старше отца, которому исполнилось пятьдесят в феврале.
Пятьдесят – счастливое число Фрэнка. По поводу юбилея тогда закатили шумную вечеринку в Иден-Парке. И Джун, как обычно, даже не заговорила с Тони, отделавшись сухой улыбкой и пустым, безразличным взглядом. Игнорировала его весь прием.
Не то чтобы он за ней следил. Просто проверял, адекватно ли себя ведет. С нее станется устроить истерику на пустом месте. Да и отец просил присматривать за этой… за ней, в общем.
Черт, Фрэнк, надеюсь, ты уже в раю. Обнимаешь маму, рассказываешь, каким был упрямым бараном, что отказался от пересадки сердца.
Диагноз поставили три года назад. Сказали, Фрэнку недолго осталось, но он протянул гораздо дольше, чем пророчили врачи. Может, потому что жил в Иден-Парке, гуляя по Изумрудному саду и напевая любимые мотивы… Отцу было что вспомнить. Тони поражался, сколько всего старший Андерсон успел натворить в своей жизни.
