Нехорошо усмехнувшись, Никита Петрович выхватил из ножен палаш, врученный ему для несения караульной службы, и, сделав ловкий выпад, ударил одного из бродяг по пальцам… плашмя…
– У-у-у-у!
Обломок оглобли упал в пожухлую траву, в подорожники, желтые от пахучей навозной жижи.
Закругленное острие палаша уперлось другому оборванцу в шею.
– Два раза повторять не привык! – Бутурлин грозно сдвинул брови. – А ну!
Вот тут бродяги не выдержали, побросали свои палки, да, подхватив руками рваные подолы, со всех ног кинулись прочь.
Проводив их недолгим взглядом, «Якоб Меллинг» подошел к сидевшему у кучи пареньку.
– И за что они тебя так?
Оборвыш поднял глаза… большие, серые, словно жемчуг… Такое знакомое лицо!
– Марк… Марта! – удивленно ахнул молодой человек.
Девчонка вытерла разбитую губу тыльной стороной ладони:
– Здравствуйте, господин.
Узнала! Эх… Лучше б ее те оборванцы убили! А теперь придется убивать самому. Узнала! Разболтает… выдаст… Ну, надо же так! И как она здесь оказалась-то?
– Я знаю здесь, в городе, одно тихое место, – поднимаясь на ноги, Марта покусала губы. – Мы могли бы спокойно поговорить.
– О чем?
– О нас, господин. И… если ты вдруг захочешь меня убить… там это сделать удобнее.
– Что-о?
– Говорю же – местечко тихое.
Тихое местечко оказалось грязным вертепом, пристанищем самых подозрительных личностей и оборванцев, явно имевших нелады с законом. Располагался вертеп на восточной окраине, неподалеку от городских ворот. Небольшая приземистая корчма с узеньким двориком, где и блевали, и справляли естественные надобности. Даже вот кто-то спал… или – мертвяк?
Проходя мимо, Бутурлин несильно пнул тело башмаком… в ответ послышалось неразборчивое бурчание.
– Спит, болезный… Однако – укушался.
– О, прошу, прошу сюда, господа! – навстречу припозднившимся гостям выскочил, похоже, что сам хозяин – сутулый и тощий, с мосластым лошадиным лицом и цепким взглядом. – Вам нужны покои…
– Нужны, – тут же кивнула Марта. – И… что у тебя там есть?
– Сегодня селедка с луком… И пироги.
– Тащи и то, и другое…
– Понял… Прошу, проходите, мои господа…
Надо сказать, никто из сидевших за столами упырей не обратил на новых гостей абсолютно никакого внимания. Видно, так уж здесь было принято – и Марта об этом откуда-то знала.
Пока ждали хозяина, Бутурлин невольно прислушался к приглушенному говору…
– А я вам говорю, уважаемый герр Ланце, что молочный поросенок готовится совсем не так…
– Это были великолепные жонглеры, я вам скажу! О, господа! Как они поставили «Роман о Лисе»!
– Жонглеры? Фи, господа. Ну, что толку в этих ярмарочных фиглярах? Уж лучше бы к нам заглянул какой-нибудь бродячий театр! «Кориолан», я вам скажу, господа – зрелище сильное!
И столь же сильное впечатление осталось у Никиты Петровича от всех этих разговоров. Положа руку на сердце, он готовился услышать нечто совсем другое. Кого-то убить, украсть что-нибудь, поделить или спрятать краденое… А тут, поди ж ты! Молочный поросенок! Театр!
– Кто все эти люди? – удивленным шепотом поинтересовался молодой человек. – Оборванцы, но…
– Это их рабочее платье, – Марта отозвалась так же тихо. – Здесь нынче собрались все нищие Южной Лифляндии. Обсудить какие-то свои дела.
– Нищие…
– Да, нищие… многие из них отнюдь не бедны. Беженцы из германских земель, слава богу, закончились.
Закончились. Да, наверное. Вот уже целых восемь лет прошло, как отгремела длящаяся долгие тридцать лет война за земли и право веры, унесшая треть немецких мужчин и чуть поменьше – женщин. Война, после которой вместо богатых имперских городов остались лишь чадящие развалины, а объединение Германии отодвинулось более чем на двести лет. Впрочем, небось с помощью османских ятаганов на юге уже поднимала голову Австрия, на севере же пока еще дремала Пруссия, коей было суждено перевернуть следующий, восемнадцатый, век… и девятнадцатый – тоже.
Насчет корчмы Бутурлин сообразил быстро – не такой уж это оказался вертеп. Просто собрались нищие, нищие-профессионалы, те, что просили милостыню уже много лет, ею и жили, наследуя сие ремесло от предков. Имели дом, семью и все такое прочее…
– А эти молодые ребята? Дети совсем…
Никита Петрович, любопытствуя, показал рукой…
– Не надо здесь ни на кого указывать, – сразу же зашипела Марта. – Это – младшие братья…
– Чьи братья?
– Ой, господин… вы такой наивный! Они просто ищут достойных господ… для своих сестер. Здесь – место встречи.
– Сводники малолетние!
– Вот именно – сводники.
Вот об этом Никита Петрович кое-что слышал и в Ниене. Стоимость любовных утех тех дамочек, что во множестве увивались за посетителями во всех европейских кабаках, была не так уж и велика, всего-то один талер… ну, два. Однако с такими было страшно. Все боялись нехороших болезней, и оттого состоятельные господа предпочитали совсем уж юных прелестниц, недавних девственниц, через которых точно еще не прошла целая рота! Хоть какая-то гарантия… Прелестницы принимали у себя дома, стоили очень дорого – десять, а то и двадцать талеров – и на эти деньги существовала вся их семья, а братья да – служили сводниками. Такие вот дела.
– Комната с бубновым тузом, – наконец-то хозяин принес ключ и ухмыльнулся. – Масть не перепутаете?
Лоцман отмахнулся:
– Да уж как-нибудь.
– С вас талер вперед…
– Хо! Талер?
– Я заплачу, – Марта мягко сжала Бутурлину руку. – Вот, кабатчик, извольте… Идемте, господин.
Узкая лестница. Но перила не грязные, нет. Вот и пустой этаж, галерея – ряды дверей. Трефы, крести, черви… желуди – это на немецкий манер масть… А вот и бубновый туз.
– Похоже, сюда.
– Давайте, господин, я открою.
Лязгнул замок. Дверь распахнулась легко, без скрипа. Снизу, из общей залы, доносились приглушенные разговоры и женский смех.
Внутри все было узкое. Узкая, словно пенал, комната, узкое – с мелкой остекловкой – окно, узкое ложе. У окна стоял небольшой столик… и все. Никакой другой мебели не имелось.
– Ну, присядем…
Едва только сели, как послышался вежливый стук – корчемный служка принес заказанную селедку и пироги. Ну и, как само собой разумеется, две кружки пива – большие, деревянные, с крышечками.
Никита Петрович с подозрение сделал глоток…
– Хм… Однако!
