Поначалу игра особо не ладилась – немец все никак не мог привыкнуть к мастям. Они ведь в каждой стране – наособицу. Во Франции, как и на Руси-матушке – черви, бубны, трефы, а вот в немецких землях не так – там то желуди, то фрукты какие-то, поди пойми.
В рейтарском обозе имелся бочонок пива, его и выпили, вернее сказать – допили, как раз и игра стала ладиться. У хозяина избы, местного крестьянина Фрола, мужика, по всему, не бедного, нашлась медовуха – стали пить и ее, оказалось – забористо! Захмелев, Никита Петрович не на шутку раздухарился, кидая карты на стол с неописуемым азартом… и, только проиграв запасное седло, притих да принялся широко зевать, закрывая рот рукою и поминутно крестясь на висевшую в углу икону, засиженную мухами до такой степени, что невозможно было разобрать, кто же на ней изображен.
Хмыкнув, Никита Петрович ухватил за локоть прошмыгнувшую мимо девчонку:
– А скажи-ко, дева, кто тут на иконке-то?
– На иконке-то? Дак Николай Угодник, господине.
Отвечая, девушка повернула лицо – бледное, какое-то снулое и несчастное, но вполне миленькое и даже по-крестьянски красивое… Если бы не растекшийся по всей скуле синяк под левым глазом!
– Кто это тебя так?
– Да так… – Девка пожала плечами, однако уходить вроде как не спешила, все убиралась, уносила посуду да заинтересованно поглядывала на картежников – видать, забава сия ей оказалась в новинку. Да и насчет поболтать девчонка оказалась не дурой, постояльцев вовсе не сторонилась.
– А это что за игра такая? Карты?! Вот, ей-богу, первый раз вижу, ей-богу! А вы надолго у нас? Ах, завтра уже уедете… А куда? В Плесово? А, знаю. Где струги. Воевода там такой… строгий.
Нет, в самом деле – премиленькая! Густо-рыжая коса, тонкие бровки, губки розовым бантиком, и глазищи, ровно у кошки – зеленые.
Рейтары тоже уже поглядывали на деву, и верно, вскорости перешли бы к самым решительным действиям, да только вот помешал некстати проснувшийся хозяин, Клим.
– Меланья! Ты что тут рыщешь, гостям почивать не даешь? А ну, в людскую пошла! Там нынче спите… Ну, пошла, кому сказал!
Хлопнув девчонку пониже спины, Клим пригладил бороду и довольно осклабился:
– Племянница моя. Артачиться любит, но так – девка справная. Лес наш знает – лучше иного охотника. И сама на охоту ходит!
– Девка? На охоту? – постояльцы недоверчиво переглянулись. – И как?
– Пустая не возвращалась! То зайца принесет, то куропаток, то рябчика.
– Хорошо, не тетерева! – укладываясь на широкую скамью, пошутил Бутурлин.
Хозяин тут же закрестился:
– Тьфу ты, тьфу ты! Скажешь тоже, господин. Нешто мы какие басурмане-нехристи – тетеревов жрать?
В деревнях обычно ложились рано, зря лучины не жгли. Да и вставали – с солнышком, с зарею. Июль – пора сенокоса, да и первые ягоды пошли – хватало забот. Немного поговорив, улеглись спать. Хозяин – на сундуке, хозяйка с малыми детьми – на печи, дети постарше – под самым потолком, на полатях, ну, а важные гости – на лавках вдоль стен.
Бутурлин долго не мог заснуть, все ворочался на покрывавшей лавку медвежьей шкуре. Буйную головушку витязя терзали всякие разные мысли, и многие были – срамные. Снова вспомнилась Серафима-ключница, ее пушистые ресницы, улыбка, глаза… и еще – грудь с большими трепетными сосками. Славная девушка Серафима, ай… Просила выдать ее замуж за Федора Хромого, что кожевенным делом промышлял. Просила, да ведь помер Федор… С другой стороны, зачем за кого ни попадя такую справную девушку выдавать? Серафима… Ох, и тело у нее, ох и перси… И, главное, пухлой не назовешь! Хотя… Аннушка, верно, и похудее. Да нет! Аннушку-то Никита Петрович нагой не видел, это Серафиму – много раз. И не только видел, а и… Ну, так на то оно и дело молодое, да и Серафима – не с улицы девка, а своя, челядинка, раба.
Не спалось Никите, ворочался. Услышал вдруг, как сквозь неплотно прикрытую дверь с улицы донеслись приглушенные голоса. Один – девичий, второй – задорный, мальчишеский… Игнатко, что ли? Похоже, он.
– А вы ведь в Плесово, да?
– В Плесово… А ты откуда знаешь?
– Да уж знаю. Это вы с этаким-то войском!
– Дак, воевода-князь с нами… Едет на встречу к самому государю!
– К государю? Да иди ты!
– Ой, будто не слышала, что царь-государь на войну? Свеев будет воевать, так-то!
– Да слышала… Но думала – врут. Люди ведь, знаешь – языки что помело.
– А ты не такая?
– Не такая. Я умная.
– Вижу, какая умная. Эвон, под глазом-то… Ну, ладно, ладно, не обижайся.
– Да я не обидчивая… Какие у тебя ресницы! Долгие, как у девы… Можно, я их потрогаю?
– П-потрогай… ага… ой…
Послышался смачный звук поцелуя. Бутурлин перевернулся на другой бок и хмыкнул: повезло же отроку! Может, и сладится там, в шатре, что… Или на сеновале…
– Как ты целуешься славно…
– Ты тоже славный… Пойдем-ка… пойдем… А то мне одной страшно! Там ваши, говорят, мертвяков привезли. Правда?
– Правда. Двух дев, убитых. В Плесове, может, узнают…
– Убитых? Жуть-то какая, господи!
* * *
Как и собирались, утром выехали с зарею. Выспались, наскоро перекусили кашей, разобрали шатры, покидали в телеги – все в охотку, со смехом, с прибаутками-песнями. А вот уже и послышалась зычная команда:
– Становись! Нале-ву! Шагом… арш!
Впереди – знамо дело – авангард во главе с сотником Бутурлиным, за ним – княжеский возок с охраной, потом рейтары, стрельцы… Воинство!
Едва только тронулись, как над соснами, за холмами, выкатился-показался сияющий краешек солнца. Лучи его позолотили лица, отразились в шлемах и наконечниках пик, взорвали утренний прозрачный туман сверкающим золотом, так что стало больно глазам. Народ радовался: солнышко теплое – к доброму дню. Лето нынче выжалось холодное, смурное, дожди надоели всем.
– Ты почто лыбишься-то, Игнат? – подмигнув улыбающемуся отроку, с усмешкой поддел Никита Петрович.
Парнишка повел плечом и еще больше прищурился:
– Так славно! Теплынь. И дожди вроде как кончились.
Ехавший рядом Ленька тряхнул рыжей шевелюрой:
– Чай, скоро и поход! Правда, господине?
– Да уж, – погладив эфес сабли, Бутурлин важно покивал. – Так оно и есть. Для того ведь струги-то и выстроены. На все войско!
– Славно! – одобрил Игнат. – Чай, на стругах-то все лучше, чем пешком.
Стрельцы вновь затянули песню. Солнце поднялось еще выше и, кажется, совсем скоро засияло уже над головами, и как-то вдруг очень быстро по левую руку показалась синяя гладь реки.
Дорога как раз и шла вдоль реки, путь был хороший, наезженный и плотный, копыта коней не проваливались в грязь, что позволило еще больше прибавить ходу. Да, собственно говоря, торопиться-то было некуда: через пару часов пути на крутояре показалась красивая деревянная церковь.
