Девочка подняла голову и гордо ответила:
– Леманушка – папина дочка!
Вновь все засмеялись.
– Ты хочешь поставить пластинку?
Леман тут же обрадовалась и, выскользнув из папиных объятий, побежала к столику, на котором стоял граммофон. Остановившись, она на секунду посмотрела на отца.
– Давай-ка выбери пластинку и немного потанцуй.
Сеит, облокотившись на стол, с восторгом наблюдал за дочкой. Несмотря на то что Леман еще не умела читать и писать, она знала все пластинки. Подтянув табурет, она постаралась взобраться на него. Когда один из друзей Сеита склонился, чтобы помочь девочке, Сеит остановил его:
– Оставь, сама справится!
Леман в конце концов встала на табурет, достала из конверта пластинку и поставила на граммофон. Ее малюсенький рост и маленькие ручки казались еще меньше рядом с граммофоном. Спустившись с табурета, она на цыпочках прошла на середину гостиной. Она настолько всерьез восприняла дело, которое делала, что разговоры и шепот за столом уступили место глубокой тишине. Когда зал наполнили звуки вальса Штрауса «Голубой Дунай», Леман начала кружиться. Танцуя, она улыбалась отцу. Глаза Сеита сверкали счастьем и гордостью. Все по одному его взгляду могли понять, как он очарован Леман. Мюрвет же с восхищением наблюдала за дочерью, которая была уверена в себе, горда и очаровательна.
Леман напоминала маленького лебедя. Когда музыка закончилась, она поприветствовала зрителей с изяществом балерины. Мужчины, сидевшие за столом, разразились аплодисментами. Сеит обнял дочь и с любовью поцеловал ее алые щеки и вспотевший лоб:
– Браво моей Полуш, молодец, Леманушка!
Затем он повернулся к гостям:
– Да, господа, перед вами самая юная балерина Большого театра.
Было очевидно, что у Леман не было намерения заканчивать веселье. Она тоже засмеялась, получая большое удовольствие, что находится в центре внимания. Она чувствовала, что мать готова уложить ее в любой момент, и чувствовала от этого грусть. Вновь взобравшись на табурет, она выбрала еще одну пластинку. Затем, подобрав под себя ноги, села на табурете. Скрестив руки на груди, она стала ждать. Как только раздались первые ноты крымской народной песни, разговоры за столом вновь прервались. Все взгляды обратились на нее. Леман отправила отцу горячий взгляд.
Она словно говорила: «Это для тебя». Она знала, насколько отец любит эту песню, и начала петь:
Из Алушты везут камень,
А из глаз течет слеза.
Если б мне тебя вернули, мое дитя,
Аллах был бы доволен.
Ай Лачин, душа Лачин,
Моя душа – твоя жертва, Лачин.
Когда она пела, то покачивала головой, то закрывая, то открывая глаза, и следила за слушателями. Все вместе они начали подпевать ей. Когда песня закончилась, дочь вновь встретилась взглядом с отцом. Глаза Сеита были на мокром месте. Он встал с места, подошел к ней, взял на руки и целовал, целовал… Он передал ее Мюрвет и поцеловал обеих.
– Давай, Мурка, уложи ее теперь.
Но сон Леман давно прошел. Она так разволновалась, что не хотела спать, а желала еще аплодисментов. Думая, как еще обольстить отца, она предложила ему:
– А если мне спеть еще и про Блоху?
Сеит пощекотал ее босые ноги.
– Про Блоху споешь в другой раз, хорошо? А сейчас давай спать!
Мюрвет поцеловала дочь, вышла из детской спальни, а затем заглянула в комнату мамы и Неджмийе. Они крепко спали. Мюрвет успокоилась. Она не хотела беспокоить мать. Внезапно женщина ощутила, насколько устала, подумала о том, что гостям она больше не нужна, и прошла в свою спальню, чтобы тихо лечь. То ли голоса в гостиной стали тише, то ли она перестала слышать их от усталости, но тут же уснула.
Когда она утром открыла глаза, Сеита не было рядом. Возможно, он ушел вместе с гостями, но все-таки Мюрвет забеспокоилась. Надев халат, она заглянула в гостиную и не смогла поверить глазам. Повсюду на диванах и на коврах развалились гости Сеита, но его самого не было. Корки от фруктов, окурки сигар лежали на столе. Поставленная на граммофон пластинка шипела. Сначала она хотела начать уборку, но затем вернулась в свою комнату, испугавшись, что кто-то из гостей проснется и увидит ее в халате. Ее охватил страх. Как ей выпроводить этих мужчин из дома? В дверь позвонили. Пришел Сеит, и выглядел он довольно бодрым. Он побрился и сменил костюм. Поцеловав жену, он ласково сказал:
– Добрый день, Мурка!
– Добрый день! Ты не ложился?
– Нет. Я принял ванну и вышел на прогулку, чтобы собраться с мыслями и освежить голову. И, надо сказать, отлично помогло.
Сеит вошел в гостиную.
– Давайте, вставайте уже! Хватит быть гостями! Эй, и ты! Давайте, давайте, собирайтесь! Вы что, думаете, это свадьба волшебного падишаха, вы сколько-то еще дней и ночей здесь останетесь?
К тому же он что-то заорал по-русски.
Что сказали русские, Мюрвет не понимала, но один из крымчан ответил по-турецки:
– Ладно, Курт Сеит, ладно. Мы уходим.
Когда все ушли, Сеит сел посреди гостиной на пол и вздохнул. Сварив кофе, Мюрвет позвала его:
– Сеит, я сварила кофе. Хорошо пойдет, взбодришься!
Мужчина, взяв кофе, посмотрел на жену уставшим взглядом. Он старался смутно припомнить, почему вчера ночью здесь оказалось столько людей. Интересно, сказали ли они что-то плохое Мюрвет? Сделали ли что-то, что ее расстроило? Он посмотрел прямо в глаза жене, чтобы найти подсказку. Но она молчала.
– Спасибо, Мурка. Кофе великолепен.
– Иди поспи немного. Придешь в себя.
– Нет, мне надо заняться делами. Вечером вернусь рано, пораньше поедим и ляжем.
Он допил кофе и, поцеловав жену в щеку, покинул дом.
Борьба Сеита с судьбой продолжается
Мюрвет не выказала ни малейшего упрека мужу по поводу шумной ночи. Но в последующие дни, после того как ее мать и младшая сестра покинули их дом, она словно выжидала удобного случая, чтобы излить душу. Она почти каждый день ссорилась с Сеитом из-за баловства гречанок с нижнего этажа, а также из-за его выпивок, поздних приходов, его ресторанов с алкоголем. Каждая новая ссора, которая раньше заканчивалась поцелуями и занятиями любовью, теперь принимала все более ожесточенный характер, и в конце концов Сеит хлопал дверью и уходил. Он устал от всего: от надоевшего ресторанного бизнеса, который был источником денег, но который никак не приносил счастья ни ему самому, ни его жене; от образа жизни, от квартиры, в которой они жили, от соседей. Он начал думать о том, что все, чем он владеет, абсолютно для него не важно, и чувствовал, что настал момент все поменять.
Был один из самых холодных дней зимы. Снег, падавший уже несколько дней, покрыл город белоснежным покрывалом. Сеит провел целый день, бродя по Бейоглу из одного конца в другой.
