Когда отец с дочерью, держась за руки, начали взбираться на холм, солнце уже теряло свое тепло. Ветер нес прохладу, словно чтобы сообщить о том, что зима близко. Сеит заметил, что дочь не поспевает за ним.
– Ты устала?
– Нет. Давай пойдем дальше.
Сеит засмеялся. Указав на дерево, он спросил:
– Ты знаешь, что это за дерево?
– Не знаю.
– Мы в Крыму называем его дикая груша. А ты знаешь, как его здесь называют?
Леман отрицательно покачала головой.
– Медвежья груша.
Девочка расхохоталась.
– А еще есть кислая груша, с кислым вкусом. И ее в Крыму называют дикая груша.
Затем Сеит указал на грибы под деревом.
– Когда придет весна, я расскажу тебе, какие грибы можно собирать.
– Эти можно собирать?
– К этим даже не прикасайся. Ядовитые!
– Ты на днях рассказывал о лесах Ялты, – напомнила Леман. – Продолжи, пожалуйста!
– А тебе не надоело слушать одно и то же?
– А тебе надоело рассказывать?
– Ради бога, Леманушка! Может ли мне надоесть, когда у меня есть такой слушатель, как ты!
Они взобрались на холм и сели на поваленное сухое дерево. Солнце, готовое сесть, окрасило округу в мягкие цвета. Сеит раскурил сигару. С лукавой улыбкой он протянул дочери все еще горящую спичку.
– Ну-ка посмотрим, вспомнишь?
Леман подула на спичку.
– Ты знаешь, сколько раз ты дула на нее, когда была маленькой?
– Сколько?
– У тебя были пухленькие щеки. Сначала ты открывала глаза, а затем делала глубокий вдох. А потом делала так: «Уфф! Уфф! Уфф!»
– А было так, что я не могла ее потушить?
– Нет, ты упрямо старалась, и в итоге тебе удавалось.
Сеит обнял дочку.
– Посмотри, Леманушка. Вот так же садилось солнце в Алуште, когда дул южный ветер. Вода принимает разные цвета: красный уступает место фиолетовому, фиолетовый темнеет, и море становится темного, вороньего цвета.
Затянувшись глубоко сигарой, он продолжил:
– Море темнеет, но на небе остаются алые полоски. На облаках тянутся цветные линии, словно их написали пером. Но пока ты водишь глазами из одного края в другой, уже стемнеет.
Леман слушала отца как зачарованная. Сеит словно рассказывал очень старую, известную сказку.
– Затем начинается ночь. Когда выходит луна, кипарисы на самой вершине становятся похожими на балерин, которые одеты в серебряные платья.
Вместе с ветром они легонько наклоняются и сгибаются. Вместе с ветром в дома приходит восхитительный запах от растущих по всему побережью виноградников. К этому запаху прибавляется запах Черного моря – оно пахнет солью. Точно такой ты чувствуешь здесь. Ну-ка, вдохни!
Леман вдохнула вслед за сделавшим глубокий вдох отцом. А Сеит продолжал:
– На вершинах Ялты, в лесу есть озеро под названием Карагель. Оно тянется среди чинар, кипарисов, берез и елей. При лунном свете его вода ярко горит.
– А здесь в лесу есть озеро?
– Нет, нету.
– Если бы здесь тоже было озеро, как бы хорошо было, правда?
– Конечно.
– Тогда это место было бы, как Ялта.
Сеит засмеялся.
– Может быть… Кто знает.
Он чувствовал, что его одиночество и тоску лучше всех понимает эта маленькая девочка. Мужчина с любовью сжал ее ручку в своей ладони.
Ветер пах соленой водой и влажной зеленью. Кто знает, может быть за день до этого тот же самый ветер ласкал побережье Алушты?
Новые неприятности
Исмет Иненю, который отправился с визитом к Сталину в Москву 28 апреля 1932 года, 10 мая вернулся в Стамбул с советскими генералами. Прибытие Иненю заставило в Стамбуле волноваться тех, у кого были связи со старой Россией. Результат визита – получение кредита от Советов на сумму восемь миллионов долларов – взволновал и Троцкого, который следил за развитием событий из своего дома в Бююкада.
Спустя четыре дня после возвращения Исметапаши из Москвы, Цвилинг, генеральный консул Советского Союза в Стамбуле, сообщил о том, что Лев Троцкий, его жена Наталья Троцкая и его сын Леон Седов лишены советского гражданства.
Четырнадцатого ноября 1932 года Троцкий покинул Стамбул, сев на пароход «Прага» под итальянским флагом, с турецким паспортом, предназначенным для беженцев, оформленным на имя господина Леона Седова.
С наступлением дождей Сеит больше не мог вести дела в кафе в саду. Закрытая же часть была популярна только у нескольких полуночников. Одним словом, в делах наступил застой. Мюрвет, не находя другого выхода, отправилась на спичечную фабрику и устроилась работать на том же самом станке. Сеит чувствовал большую подавленность из-за этого факта. Он осознавал, что им нужны дополнительные деньги, которые она приносит, и решил еще какое-то время управлять делами. В то же время он думал о том, где бы подработать. Каждый раз, когда он проходил перед усадьбой русского Генерального консульства, в голове у него проносилась шальная мысль: а может быть, он найдет должность в консульстве в Бейоглу? Но мысль не напоминать о себе была куда весомее.
Мюрвет чувствовала слабость в теле. Работать целый день, стоя на ногах, было не по ней. У нее часто начинали трястись руки, а в глазах темнело.
В то утро молодая женщина встала без сил. Сеиту не понравилось ее состояние, он сказал, чтобы она осталась дома и взяла у доктора больничный. Но после завтрака Мюрвет почувствовала себя лучше, покинула дом, подумав, что возьмет больничный в другой раз.
В тот день обед ей в горло не лез. Прислонившись головой к станку, у которого она работала, она уснула на табуретке. Голова ужасно кружилась, тошнило, должно быть, упало давление. Когда прозвенел звонок, возвещающий о начале работы, она собралась и принялась повторять действия, которые уже выучила наизусть: брала коробки, которые приходили на станок пустыми, заполняла их доверху спичками и снова ставила на ленту. Ее движения были отточены, но головокружение отвлекало ее от работы. Она прикладывала усилия, чтобы не упасть, постоянно стирая пот со лба. В один момент в глазах потемнело. Левая рука была на конвейерной ленте. От боли она почувствовала онемение в руке. Мюрвет, как во сне, выключила электрический рубильник. Рабочие с соседних станков подбежали к ней и столпились вокруг. Тут же прибыл фабричный врач. Мизинец женщины был полностью раздроблен деталью станка. Хамди-бей приказал усадить Мюрвет в свою машину.
Сеит выбежал из кафе, не надев даже пиджака. Жена лежала на заднем сиденье. Раненая рука Мюрвет была забинтована, и бинты были в крови. Склонившись и целуя жену в щеки, Сеит бормотал:
