Чем темнее становилось, тем сильнее нервничала Каримэ, видя, что я отказываюсь пить её пойло. Филани тоже заметила мой отказ, пыталась наорать на меня, но я просто отвернулась в другую сторону. И тогда она накричала на Каримэ, доведя ту до слёз. И вышла из дома, снова хлопнув дверью. Каримэ пыталась мне что-то объяснить и даже, кажется, просила меня выпить эту отраву. Уж не знаю я, что здесь за порядки, но все здесь какие-то нервные и совсем не счастливые.
Чтобы Каримэ отстала от меня, я сделала вид, что соглашаюсь. Взяла чашу в руки, но стоило Каримэ отвернуться, как тут же вылила содержимое на земляной пол под циновку. Только вот вопрос: как я должна себя вести, чтобы никто не понял, что я не пила эту гадость? Раз человек после этой отравы готов умереть с улыбкой на лице, значит, он должен быть не в себе. И что же мне теперь пузыри пускать?
На всякий случай, через несколько минут нацепила на лицо глупую улыбочку и сидела так, пока не пришла Филани. Та, увидев меня в таком состоянии, довольно кивнула.
Когда дверь распхнулась и на пороге показалась еще одна обитательница святилища, я поняла — моё время вышло. Сейчас меня убъют. И хотя улыбку удерживать было очень трудно, губы дрожали и грозились выдать мое состояние, я старалась изо всех сил. Надеялась на что-то? На чудо? Не знаю…
Ночь здесь была холодной. Или меня знобило от всего пережитого и недостатка сил? Сделав пару шагов, я покачнулась и Каримэ, которая в этот раз отправилась вместе с нами, подхватила под руку.
Я увидела странную процессию. Видимо, все обитательницы святилища должны были присутствовать при жертвоприношении. Женщины с факелами в руках, все в одеяниях разного цвета, хотя была какая-то закономерность. Даже удивительно, что в такой момент я была способна еще что-то подмечать. Защитная реакция организма, чтобы не сойти с ума? В серых платьях, как у Каримэ, было совсем мало женщин. В серо-зеленых, как у Филани, около десяти. Большую часть составляли женщины в темно-малиновых одеждах. И только одна в черном. Видимо, самая главная. Интересно, от чего зависит цвет одежды? Уж точно не от возраста. Тут были старухи и в сером, и в серо-зеленом, и в малиновом. И если судить по отношению Филани к Каримэ, то обладательницы серых платьев, тут были сродни прислуги.
Женщины выстроились цепочкой, которую возглавила старуха в черном, которую я про себя стала называть главной жрицей. И, освещая дорогу факелами, стали выходить через распахнутые ворота. Я шла самой последней. С одной стороны за руку меня крепко держала Каримэ, с другой — незнакомая женщина тоже в сером платье. В свете факелов трудно было разглядеть где мы и куда идем. Но хоть что-то я должна рассмотреть, чтобы вырваться и убежать подальше от этих дикарей. Но если глаза меня не обманывали, то и с левой стороны и с правой, высились почти отвесные каменные кручи. Будто мы находимся в узкой расщелине между гор. Позади осталось святилище. А что тогда впереди?
Чем дальше мы шли, тем сильнее раздавался шум, источник которого был впереди. Сначала я не поняла, что же это шумит. И лишь выйдя из расщелины, увидела. Это вода.
Мы вышли к берегу реки. В свете факелов вода казалась абсолютно черной. Глядя на эту жидкую черноту, вдруг вспомнила: «Свет далекой звезды упадет на дно ущелья. Черная вода отразит её сияние. Успей его поймать».
Мне стало по-настоящему страшно. И от происходящего на берегу, и от слов пророчества. Значит, это был все-таки не бред сумасшедшей Харины. Она, действительно, увидела мою судьбу. Что же, выходит, что и среди этих женщин, которые сейчас будут смотреть на мое убийство, есть вот такие провидицы? И если они так спокойны, значит, моя участь решена, и спасения не произойдет…
Часть факелов установили вокруг большого плоского камня. В свете языков огня он выглядел устрашающе, особенно пугали темные подтеки со всех сторон. Глядя на этот жертвенный алтарь, я чувствовала, как леденеет кровь от ужаса. Больше не было сил играть роль опьяненной зельем жертвы. Я чувствовала, что внутри меня происходит нечто. Все чувства обострились, мне казалось, что я ощущаю запах собственного страха. Злость, страх, обида, тоска — всё смешалось в невообразимый коктейль. А в груди нарастала боль, которая требовала выхода и она его нашла. Мой крик отразился от каменных стен, пронесся по ущелью, оглашая эхом ночь:
— Раааайлиииин!
Но чуда не произошло. Зато пришло отрезвление. Чуда не будет. Надежда только на свои силы.
Между тем женщины выстроились полукругом, а Каримэ подтолкнула меня к алтарю. Я вырвала руку и сама отскочила от нее на расстояние, чтобы видеть всех этих диких женщин и не позволить ни одной из них подобраться со спины. И заметила, как главная жрица подошла к Филани с каким-то кувшином. Та с поклоном и трепетом приняла этот кувшин и сделала несколько глотков. И буквально через несколько мгновений стало заметно, как изменился её взгляд. Стал совершенно стеклянным, нечеловеческим. Та же главная жрица подала Филани большой нож и она покорно приняла его. Так вот, значит, кого назначили моим палачом. Отступать можно было только вдоль берега. Что я и сделала. Но нагромождение камней отвлекало: приходилось оглядываться, чтобы не оступиться и не упасть. Лицо Филани вдруг исказилось ненавистью. Понятия не имею, что ей привиделось, но было ощущение, что в данный момент я стала олицетворением всего, что ей ненавистно в этой жизни. Она с легкостью преодолела расстояние разделяющее нас. Рука с занесенным кинжалом все-таки дрожала. Может это не только ненависть, но и страх? Ведь не каждый же день здесь совершают человеческие жертвоприношения? Откуда бы взять столько иноземок.
Отступая и лавируя между валунов, я подобралась к краю обрывистого берега. Всё, отступать дальше некуда. Только если прыгать вниз. Но это было бы чистым самоубийством, потому что и из черной воды тоже высились камни.
Филани вовсе не бросилась на меня с ножом. Она остановилась в нескольких шагах и примерялась, оценивая ситуацию. Деваться мне было некуда. Позади невысокий обрыв и вода. Справа и слева валуны. Простора для маневра не было. Но я решила для себя: просто вцеплюсь в Филани мертвой хваткой. Если суждено мне умереть, то хоть одну дикарку, но я заберу с собой. Наверное, это именно то состояние жертвы, когда она понимает, что терять больше нечего и надежды на спасение нет. И нужно уйти так, чтобы этим жрицам Маохи мало не показалось. Чтобы они надолго меня запомнили.
Она все-таки бросилась на меня. Левой рукой я перехватила руку Филани с зажатым в ней ножом, а правой обхватила за шею и буквально повисла на высокой горянке. Не знаю, моя ли выходка так подействовала на наблюдающих за жертвоприношением женщин, но я уловила какой-то шум, донесшийся со стороны горящих факелов. Отвлекаться и вслушиваться не было возможности, я пыталась выжить или утащить в обрыв вместе с собой и Филани. Одно из двух.
Но шум вдруг перерос в гвалт, крики огласили ущелье, ночь наполнилась мужскими окриками и ржанием лошадей. И Филани отвлеклась на эти звуки. Уж не потому ли, что в святилище Маохи мужские голоса в принципе не должны звучать? Я, воспользовавшись расстеряностью соперницы, со всей силы саданула ногой по голени Филани. Она взвизгнула и снова повернулась ко мне. Если бы мы были одного роста, то из нас победила бы та, у которой было больше сил. Но так как я, буквально повисла на Филани, ей приходилось и стряхивать с себя тяжесть и пытаться не свалиться вместе со мной вниз на камни. Уж не знаю, чем бы в итоге закончилось наше противостояние. Но вдруг какая-то неведомая сила отодрала от меня Филани. Я лишь успела заметить мужскую ладонь, сомкнувшуюся на шее моей соперницы. А затем она с криком кошки полетела куда-то в сторону. Я же, мгновенно лишившись опоры, невольно сделала шаг назад. Туда, где шумела черная вода, огибая острые камни.
