Шелли сказала, что до этого ей кто-то несколько раз звонил, но вешал трубку.
– Например, прошлым вечером, – сказала она убедительным тоном. – Наверняка это был Шейн.
Никки не спрашивала, зачем Шейну звонить и вешать трубку. И почему он звонил только тогда, когда никого больше не было дома. Ни ей, ни Сэми не разрешалось подходить к телефону; они слышали только щелчок, когда трубку клали на место. В этом конкретном случае не имело смысла уличать мать во лжи.
Шелли также напомнила дочерям, что, если кто-то будет расспрашивать их о Кэти, они должны отвечать одно и то же.
– Что ты скажешь, если придет полицейский и спросит про Кэти?
– Что она уехала со своим парнем, – сказала Никки.
– Как его имя?
– Рокки.
– А кем он работает?
– Водителем грузовика.
– Куда они отправились?
– Куда подальше?
Шелли состроила гримасу. Она была раздражена.
– Ну же, Никки, подумай! Надо отвечать точно.
– В Калифорнию или на Аляску.
– В Калифорнию! Ты что, совсем меня не слушаешь? Это Шейн сейчас на Аляске!
Никки оставалось лишь надеяться, что он действительно там.
Глава тридцать восьмая
Никки попыталась нажать на ручку входной двери. Заперто. Теперь, когда Кэти и Шейна с ними не было, она опять оказалась на линии огня. Стала для матери главной мишенью. Стоя перед входом в дом, Никки тихонько постучала. Стукни она громче, и мать рассердится еще сильней. Надо было, чтобы та просто поняла – Никки по-прежнему здесь, как будто она могла куда-то деться.
– Пожалуйста, мам! Впусти меня.
Никакого ответа.
– Пожалуйста, мам! Здесь ужасно холодно. Я буду хорошо себя вести. Обещаю.
Шелли игнорировала ее: она лежала на диване и смотрела телевизор.
Так происходило практически ежедневно. Однажды Шелли дала дочери одеяло. Но обычно отправляла ее на улицу с пустыми руками. Как-то Никки удалось припрятать спальный мешок и коробок спичек в старом амбаре. Но когда они ей понадобились, оказалось, что вещи пропали.
Ее мать – Никки это знала – отлично умела отыскивать спрятанное.
Бывало, что Никки ночевала в одной из хозяйственных построек, но в основном ей приходилось бегать по лесу за домом, чтобы не замерзнуть, и ждать прихода рассвета. Мечтать о том, как бы выбраться отсюда. Временами она видела фары машины – это друзья привозили Сэми с очередной вечеринки. В окнах спальни Тори горел свет. Никки любила сестер больше всего на свете, но никак не могла понять, почему к ней мать относится совершенно по-другому, с такой злобой и ненавистью. Почему постоянно ей говорит, что она мусор, сука, неудачница, шлюха. Оскорбления сыпались на нее пулеметными очередями.
– Никто никогда не полюбит тебя, Никки! Никто и никогда!
Время от времени Шелли пускала ее внутрь. Но не потому, что дочь умоляла ее или обещала исправиться. Просто когда ей так хотелось. Шелли давала ей поесть горячего и говорила, что очень любит Никки.
«Какое-то время все шло нормально, – вспоминала Никки много лет спустя. – Может, день или два. Я не доверяла ей, но всегда надеялась продержаться в доме подольше».
Потом, без всякого предупреждения, мать снова выгоняла ее. Часто голую. Иногда с комплектом одежды. Непременно под градом оскорблений и обидных слов.
Насилие становилось все более жестоким.
Однажды, когда Никки работала во дворе в одном белье, мать бросилась на нее с ножом. По какой-то причине Шелли разозлилась на дочь. Видимо, ее бесило то, что у Никки не получалось найти работу после увольнения с должности посудомойки в «Морской звезде», или то, что она недостаточно хорошо справлялась на ферме. Никки бросилась бежать – мимо сарая, через поле, – а мать преследовала ее и приказывала остановиться.
– Черт тебя побери, Никки! Не смей убегать от меня!
Шелли настигла дочь, повалила на землю и ножом порезала ей ногу. Из раны хлынула кровь. Мать посмотрела на то, что натворила, и отпустила Никки. Та убежала в лес; рана длиной не меньше десяти сантиметров сильно кровоточила, и на нее определенно следовало наложить швы, но Никки знала, что не станет обращаться за помощью по той же причине, по которой этого не делала Кэти.
Тогда все узнают.
Ту ночь Никки провела в лесу. Когда на следующее утро она вернулась домой, грязная и промерзшая до костей, мать ничего не сказала о своем вчерашнем нападении.
Она вела себя так, будто ничего не случилось.
В то время курятник стал для девочек основным местом, где они могли спрятаться сами и спрятать кое-какие вещи, например, куртки и одеяла, потому что никогда не знали, в какой момент мать выставит их из дома на мороз.
Однажды после обеда Сэми занималась домашними делами – кормила собак, потом кроликов, которых держали рядом с курятником. Когда она заглянула внутрь, то увидела Никки сидящую на куче сена; сестра плакала и смеялась одновременно.
– Я пыталась покончить с собой, – сказала она Сэми.
Никки показала пальцем на веревку, которой сено связывали в брикеты: она сделала из нее петлю и перебросила через балку курятника. Когда Никки спрыгнула со стога вниз, балка треснула.
– Даже это у меня не получилось, – добавила она. Несмотря на весь ужас ситуации, обе сестры рассмеялись.
Сэми понимала, почему Никки хотелось покончить самоубийством. Недавно она тоже предприняла подобную попытку. Сэми задержалась допоздна с друзьями, а когда вернулась домой, мать отказалась ее впускать.
– Будешь сегодня ночевать на улице.
Была осень, и на улице сильно похолодало. Сэми решила, что это последняя капля. Она больше не может выносить материнских издевательств, и никакого выхода у нее нет. Она убежала в лес, нашла куст с красными ягодами, про которые ей говорили, что они ядовитые, и принялась их есть. Сначала одну, потом другую, потом целую пригоршню. Она плакала. В лесу было темно, вокруг ничего не видно. Но ей было наплевать. Сэми заталкивала ягоды в рот и поспешно глотала.
Однако ничего не происходило.
«Я вернулась домой, наевшись ядовитых ягод, а мама вела себя так, будто ничего не случилось, – вспоминала она впоследствии. – Было уже за полночь, но она даже не взглянула на меня. Она знала, что я вернусь. То, что я съела те ягоды, было как крик о помощи, но она не обратила на него внимания».
Рвота и диарея мучили Сэми больше недели. Если она надеялась привлечь внимание матери своей болезнью, ей это не удалось.
В середине сентября 1996 года, спустя больше двух лет после исчезновения Кэти Лорено, Шелли подала заявление на должность помощника учителя в школьное управление Саут-Бенд. Несмотря на ужасающее состояние финансов семьи Нотек, она настаивала на том, что все это время работала независимым консультантом по налогам, но теперь собиралась вернуться к своему призванию – обучению детей.
