Лишь годы спустя Сэми поняла, какой груз переложила на его плечи и как это сказалось на нем.
«Я искренне не понимала, что сделала с ним, когда рассказала, как при мне моя мать вытворяла такое, – говорила она впоследствии. – Я всю жизнь жила с осознанием того, что она наделала. И все равно любила ее. Я не представляла, что для другого человека означает приходить к нам в дом и находиться с ней рядом, зная о ее преступлении».
В разговорах с матерью Сэми лишь несколько раз поднимала тему Кэти. Она больше не верила в выдумки о том, что Кэти уехала с Рокки. Собственно, она никогда до конца не верила в них.
Однажды Шелли заговорила о Никки – о том, как та самоустранилась из их жизни. А потом добавила: «Интересно, Никки рассказала кому-нибудь о том… ну, ты знаешь… о том, что произошло».
«О том, что ты убила Кэти? – подумала Сэми. – О да, она рассказала бабушке и шерифу».
Но вслух сказала:
– Нет, мам.
Шелли этот ответ вроде бы удовлетворил. Однако Сэми решила развить тему дальше и рассказать матери, что чувствует в действительности.
– У меня никогда не будет нормальной жизни, мам. Из-за того, что произошло. Я никогда не смогу поделиться этим со своим мужем. Это всегда будет моей огромной тайной.
А потом она добавила:
– Может, нам лучше все рассказать?
– Лучше для кого?
– Несправедливо, что семья Кэти не знает, что с ней произошло, – ответила Сэми. – Может, надо сообщить полиции?
Шелли прожгла среднюю дочь глазами.
– Черт побери, ты что, серьезно? Ты хочешь разрушить нашу жизнь?
– Я не могу назвать это нормальной жизнью, мам, – сказала Сэми. – Ведь все это вечно над нами висит.
Шелли глянула на нее с презрением.
– Ты продолжаешь разочаровывать меня, дочь.
Сэми не сдавалась.
– Семья Кэти ищет ее, – возразила она.
– Лучше, чтобы они не знали, – напустилась на нее Шелли. – Куда приятнее думать, что она с мужчиной, который любит ее.
– Мама, она мертва.
– Я это знаю, Сэми! Но если мы расскажем, то лишимся всего. Ты хочешь, чтобы твои друзья об этом узнали?
Сэми покачала головой.
– Нет. Но…
– И ты разрушишь жизнь твоей сестры, – выложила мать на стол свой главный козырь. – Тори ведь ни в чем не виновата. К тому же Кэти совершила самоубийство. И ты, Сэми, это знаешь.
«Самоубийство? – подумала Сэми. – Когда мать это сочинила?»
Глава пятьдесят седьмая
Шелли всегда нравилось разобщать между собой людей. Она отстранила девочек друг от друга. Их отца – от детей. Шейна, Кэти и Никки – от всех остальных.
Благодаря этому у нее появлялась возможность делать с ними то, что она хотела. Люди казались ей игрушками. С которыми можно было не церемониться. И неважно, кто они такие.
Шелли начала лишать Тори еды. Ненадолго, обычно лишь на день или два. Иногда в качестве наказания, но порой просто потому, что чересчур увлекалась своими телевизионными шоу, чтобы ездить за продуктами и что-то готовить. Бывало, что Тори приходилось забираться в сарай и копаться там в старом морозильнике. Это надо было делать очень тихо. Как и ее сестры, девочка считала, что мать обладает мистической суперсилой – способностью раскрывать любые их секреты.
Она грызла замороженные оладьи и прятала обертки, чтобы мать их не нашла. Следила за тем, чтобы съесть не очень много, иначе Шелли обнаружит пропажу. Тори так перекладывала содержимое морозильника, чтобы оно выглядело нетронутым.
Шелли, естественно, быстро об этом узнала. Тори решила, что мать наткнулась на пустые обертки, – в следующий раз, когда девочка полезла в морозильник, он оказался пуст.
«Она выкинула всю еду, – говорила Тори впоследствии. – Все до последней крошки. Но при этом ничего мне не сказала».
Кроме того, мать продолжала свои внезапные ночные атаки.
В спальне Тори вспыхивал яркий свет. Шелли срывала одеяла с ее постели.
– Вставай! Раздевайся!
Боже, что на этот раз?
Сердце Тори бешено колотилось, в крови бушевал адреналин, но она не решалась оказать матери сопротивление.
Они спускались по лестнице, и Шелли выгоняла дочь во двор, где заставляла голой делать упражнения или бегать на месте в гостиной, пока сама сидела на диване.
– Быстрей! – кричала мать.
Тори ускорялась. Иногда начинала плакать. Но подчинялась материнским приказам.
– Ты даже не стараешься!
– Стараюсь, мама! Честное слово. Очень стараюсь.
– Ты неблагодарная маленькая сучка.
– Прости, мама!
– Прыгай выше! Я хочу, чтобы ты прыгала выше!
Это было мучительно. Унизительно. Но любые попытки сопротивляться только продлевали ее мучения. Выполняя то, что вела ей мать, Тори никогда не задумывалась над тем, почему мать заставляет ее скакать голой или устраивает в ее комнате обыски посреди ночи. Ей просто хотелось, чтобы все скорее закончилось.
«Она становилась очень страшной, – вспоминала Тори через много лет. – Я решала, ладно, у меня нет выбора. Чувствовала себя совсем ничтожной. Стыдилась. Но не спорила, потому что от этого стало бы только хуже».
Она была бессильна.
А когда наказание заканчивалось, происходило всегда одно и то же: «Часа через два я снова начинала ее любить, потому что она обнимала меня и говорила: «Прости, я тебя люблю».
В отличие от старших сестер или Шейна, Тори не подвергалась одним и тем же наказаниям по многу раз. Фактически, Шелли очень редко повторяла наказания в отношении младшей дочери хотя бы дважды.
Как-то Шелли решила, что им надо расчистить навес в дальнем углу участка.
– Прямо сейчас! – ни с того ни с сего скомандовала она Тори.
Как обычно, та подскочила с места.
Следом за матерью Тори пошла через двор к навесу, и Шелли сказала ей подбирать газеты и прочий мусор.
– И суй их себе в сапоги.
Это было лишено всякого смысла. Как обычно. Но Тори сделала так, как ей велели.
– Теперь под трусы, ты, кусок дерьма!
Тори испуганно глянула на мать, но не смогла понять, о чем та думает. Ей было тогда лет десять-одиннадцать, но она уже понимала, что все это очень странно.
«А самое странное было то, – говорила Тори впоследствии, – что она просто сидела рядом и смотрела на меня. Смотрела и наслаждалась. Я даже помню, как первый раз, еще ребенком, подумала: Это правда странно… бред какой-то… что-то тут совсем не то».
