Хороший же человек, обув валенки, дополненные ватными штанами, овчинным тулупом, рукавицами и шапкой-ушанкой, становится непобедим и неуязвим. Ему безразлично – произошла ли ядерная вспышка справа или слева. Плавностью движений он напоминает космонавта в открытом космосе. Он нетороплив, потому что ему некуда спешить – он и так всё успеет: уничтожить захватчика, починить телескоп, растопить баню, обнять жену и напоить скотину.
Именно кажущаяся примитивность и не всем доступная красота валенок сделала их Абсолютным Оружием.
Польские оккупанты, французы и немецкие фашисты отнеслись к валенкам с пренебрежением, считая их всего лишь «войлочными сапогами», и не вооружили ими свои войска. И жестоко за свою глупость поплатились. Один-единственный крестьянин в валенках уничтожил целое польское войско. Неграмотные крепостные в валенках прогнали вилами величайшего полководца в человеческой истории на остров Святой Елены.
Когда фашисты встали у стен Москвы, в валенки переобулась вся Советская Армия – от рядового до генералиссимуса, и враг был разбит.
Однако в последние несколько десятков лет делается всё, чтобы люди перестали носить валенки. Улицы городов для этого специально засыпают ядовитой солью, чтобы под ногами всегда чавкала отвратительная жижа. Невозможно уже пройти по главной улице в праздничных белых валенках, даже на резиновом ходу – один раз пройдёшь и выбросишь.
В обществе создана атмосфера нетерпимости к людям в валенках: почему-то, например, считается, что в валенках нельзя прийти на деловую встречу, свидание с девушкой или на симфонический концерт. Частная охрана ни за что не впустит человека в валенках в ночной клуб или на показ стриптиза.
Может показаться, что люди в сапогах и штиблетах в конце концов одержали окончательную победу. Эдак скоро само обладание валенками станет уголовным преступлением.
Но это ничего. Когда-нибудь, когда ударят лютые морозы и завоет на окостеневших улицах метель, мы, последние из носителей валенок, достанем их из чуланов и антресолей, выйдем все одновременно на улицу, и тогда мы ещё посмотрим, кто в доме хозяин.
Конец
Я сунул руку в карман. Там не было даже пистолета. Ну вот и всё. Свобода.
Тот, кто столько долгих лет помыкал мной как хотел, тот, кто цинично пользовался моими мыслями, чувствами, бессонными ночами, угрызениями и прозрениями с одной-единственной целью – склонить ту или иную даму к половому акту, этот кровопиец, тиран и циник меня покинул.
Как, помню, я его умолял:
– Ну посмотри же! Ну разве можно с этим созданием, которое нужно только обонять и лелеять, вытворить то, что ты предлагаешь?
– Ха! – отвечал он, твердый как кремень. – Ещё как можно! Сейчас ты сделаешь следующее: усадив партнёршу на кухонный стол и подставив ей под левую ногу табуретку – вон она стоит, – ты прижмёшь правую ногу партнёрши к своему бедру, введёшь меня во влагалище и начнёшь совершать фрикции как миленький. И молчать у меня!
– Слушай, – убеждал его я, – она же близкий мне человек, я так люблю поболтать с ней на кухне о том о сём, мы так понимаем друг друга, а если я сделаю это, подруга превратится в любовницу, ей нужно будет покупать колготки, нижнее и верхнее бельё… Да чёрт с ним, с бельём, но ведь я же начну её ревновать к мужу, начальнику, я стану злобен и подозрителен, она начнёт мне врать, а врать она умеет так хорошо, что я не буду верить вообще ни одному её слову. Я превращу её и свою жизнь в ад, она сбежит от меня и будет счастлива, а я буду грызть табуретки и пить запоем.
Молчит.
– А про мужа её ты подумал? – продолжаю. – Милейший человек, последнюю рубашку отдаст. Мне же с ним водку пить, как я буду ему в глаза смотреть? Да я сам муж, в конце концов! Я же столько лет сидел по другую сторону баррикад, я же этих любовников калёным железом!
Опять молчит, сволочь, но всё так же прям и непреклонен.
– Ну, и опять же, я ведь терпеть не могу врать, потому что всё равно не умею. А врать придётся с утра до вечера, это же тебе не девочка по вызову, у нас же общие знакомые, работа. Да, кстати, о работе – ты что, не знаешь непререкаемого правила «не гадь, где живёшь»? Да и служебный роман – это так банально и бездарно. Все сразу же всё поймут, будут хихикать, жалеть, открывать глаза мужу, им же заняться-то больше нечем, там же одни старые девы.
Ему нечего возразить, я закуриваю и праздную победу. Нет ничего приятнее победы над самим собой. С ней не может сравниться никакой краткосрочный оргазм и временное облегчение. Пусть, пусть никто не узнает об этом подвиге, мне достаточно того, что я выдавил из себя ещё одну каплю рабства. «В человеке прекрасно именно то, что отличает его от животного», – с гордостью думаю я, подвигая табуретку под левую ногу партнёрши.
И ведь в чём подлость – я же его победил, разбил по всем пунктам, я же был абсолютно прав, и всё в конечном итоге вышло именно так, как я говорил, даже гораздо хуже. А этот мерзавец не возразил ни слова, не привёл ни одного, даже самого смехотворного, довода, вроде необходимости продолжения рода. Какое продолжение рода? У всех и так давно дети.
Он просто взял да и показал в который уже раз, что я есть не более чем приспособление для передвижения этого безногого, безрукого и безглазого негодяя по белу свету.
– Читай побольше, питайся получше, да и пиджачок пора бы сменить, – говорил он мне иногда. – Размышляй о бытие, сказочку сочини, может, кто позарится – так и я себе что-нибудь подберу.
И ведь с ним были невозможны никакие договорённости! Полная бесчестность, беспринципность и отсутствие логики.
– Ладно, – шёл я на уступки, – раз уж ты никак без этого не можешь, вон девочка-одуванчик. Она будет нас любить по гроб жизни, стирать носки и впускать тебя по первому требованию.
– Не-а, – отвечает, – хочу вон ту суку, стерву и неврастеничку. Она выпьет тебе всю кровь, перетрахается со всеми твоими друзьями и будет вспоминать о тебе только в день получки.
И что на это можно возразить? Ни-че-го.
И вот я свободен.
Ах, с каким удовольствием я полюбуюсь нынче же на ещё одну кровопийцу!
А то как оно было – я провожу над собой две недели внутреннюю работу, просыпаюсь однажды утром, прислушиваюсь к ощущениям – ура! не хочу. Вообразишь её себе и так, и эдак для контроля – нет, даже подумать противно. Как я раньше мог её хотеть? Тьфу, пакость!
Ну и что? Потом она приходит, тут же чует неладное, что-то такое делает, как-то эдак смотрит, и кранты – куда что девалось? То есть откуда что взялось?
Очень это унизительно, когда тебя дёргают за верёвочку.
А верёвочка-то оторвалась!
Вот и ищите теперь ко мне подходы. Что, не получается? Вы никаких других верёвочек и не знаете?
А есть ли они, другие верёвочки?
Я прислушиваюсь к себе: любовь к родине? к новому порядку? к окружающей среде? её и раньше-то не было, а теперь и вовсе…
