— Это район Трастевере, — подсказал Глеб, видя, что я кручу головой, как сова. — Здесь нет каких-то мощных достопримечательностей, но…
— Да сам район как достопримечательность, — поспешила закончить я за него.
— Вот именно.
— Тут очень красиво. Эти яркие двери и стены цвета охры. Время как будто замерло. Жаль, что мы спешим.
Глеб поймал мою руку и крепко сжал.
— Погуляем завтра утром, — пообещал он, и я чуть не разревелась от счастья.
Забавно, но как только мы с Глебом оказывались вне виллы, я чувствовала себя с ним такой легкой, свободной, счастливой. Он вообще ни капли меня не раздражал. Мне нравилось держать его за руку, слушать, как он рассказывает об Италии, смотреть, как его глаза смеются. Это так сильно отличалось от напряжения, которое тут же пронизывало, стоило нам остаться в комнате наедине.
Кажется, я сама уже едва сдерживалась. Хотела ли я быть сдержанной, когда он рядом? Вот уж нет.
Подумать об этом я не успела, потому что мы пришли к дому. Одному из многих на узкой улочке. Глеб позвонил в дверь, и нам открыл итальянец средних лет. Они о чем-то быстро поговорили, и тот отдал Москвину ключ.
Мы поднялись на второй этаж. Почти сразу все тот же итальянец принес нам кофе и пиццу. Я забрала все и поблагодарила, как могла. Глеб был занят, расставляя зонты, настраивая свет.
В конце концов, он достал и камеру. Легендарную зеркальную Лейку. Я не очень разбиралась в фототехнике, но знала, что снимать такой игрушкой очень сложно и очень интересно.
Раздался звонок домофона. Глеб поспешил открыть дверь. Это была та самая модель, с которой он договаривался о съемке. Я не успела ее рассмотреть, а она уже повисла на моем демоне, жарко поцеловала его в губы, крепко обняла и тут же начала говорить на какой-то адской смеси итальянского и английского. А Глеб, какой кошмар, отвечал ей примерно так же. Плюс иногда у него проскальзывали русские словечки. Я смутно поняла, что они давно знакомы, давно не виделись и теперь очень рады встрече. В принципе это было понятно уже после поцелуя.
— Мария, это Леся. Ты не против, если она будет присутствовать? — спросил Москвин, едва страсти встречи чуть утихли.
— Белле, — воскликнула Мария. — Конечно, я не против.
— Чао, Леся, Как поживаешь?
— Молто бене, — зачем-то ответила я по-итальянски с англо-русским акцентом.
Разумеется, сразу покраснела.
— Прелесть какая, Бартон, — проговорила Мария по-английски, подмигивая Глебу. Она сбросила пальто и прошла через гостиную, где уже было все готово для съемки. — Приведу себя в порядок.
— Конечно, — ответил Глеб, провожая ее до ванной.
Я не могла не спросить:
— Разве не будет визажистов, костюмеров?
— Все совсем наоборот, Лесь, — отвечал мне Глеб, — Сейчас она смоет тушь и помаду, распустит волосы, разденется…
— Совсем?
— По желанию, — ухмыльнулся Москвин. — Меня интересует чистая красота. В мелочах, в недостатках. Здесь и сейчас.
Он встал и пошел в ванную. Я чуть не вскрикнула, потому что Глеб просто открыл дверь, навёл камеру на Марию, которая стояла у раковины в одних колготках и умывалась.
— Ах, Бартон! — вскрикнула она, закрыла лицо ладонями, но потом рассмеялась и опустила руки.
По ее щекам еще текла тушь, но в этом было что-то. И в капельках воды на груди и в напряженных сосках. Я старалась не думать, от холода это или…
Мария что-то быстро проговорила, и я даже без перевода поняла, что она старательно подобрала эпитеты к инициативе Глеба.
Эта шалость неожиданно для меня превратилась в начало фотосессии. Мария позировала у раковины и, сидя на краешке ванны, она смыла косметику водой, а потом прошлась ватным диском с лосьоном. Глеб снимал. Не все, но многое.
Я стояла, прислонившись к косяку, стараясь побороть странное чувство, что мешаю им. Как третий лишний. Глеб был настолько увлечён Марией, что я одновременно дико ревновала и невероятно восхищалась им. И ею. Между этими двумя точно что-то было. Не только съемка, намного больше. Она доверяла Москвину, а он без труда провоцировал ее, подталкивал, помогал быть для него идеальной.
Они вышли из ванной, переместились в гостиную. Мария позировала на кресле, на диване, на пуфе, на полу. Глеб иногда просто стоял и смотрел на нее. Он сам нежно и трепетно поправлял ее волосы или прикрывал пледом, менял угол падения лучей света, просил смотреть на него или в сторону.
Кажется, я не дышала, чтобы не мешать им. Настолько эти двое были увлечены, погружены. Если в начале меня сжигала ревность, то сейчас терзал еще более страшный порок — зависть.
Я хотела быть на ее месте. Во всех проклятых смыслах. В объективе Глеба, в его постели, в его сердце. То, что было у нас до этого, казалось таким глупым и нелепым, почти игрушечным. Москвин играл со мной. Я же играла в недоступность, но на самом деле хотела принадлежать ему. Ему одному. Во всех проклятых смыслах.
Присев в уголке, я жадно следила глазами за фотографом и его моделью. Они настолько непринужденно перешли от съемки к болтовне и прощаниям, что я даже удивилась, когда Мария стала одеваться.
— До встречи, Леся. Спасибо, — проговорила она, набрасывая пальто на плечи.
Я удивленно подняла брови.
— За что спасибо?
— За присутствие. Это было пикантно. Надеюсь, как-нибудь мы поменяемся.
— Может быть, — проговорила я, с трудом улавливая смысл ее слов. И языковой барьер был тут не причем.
Мария поцеловала меня три раза и крепко обняла. Глебу на прощание досталось то же самое. И что-то она прошептала ему на ухо.
Едва за Марией закрылась дверь, Москвин пошел прибирать в гостиной. Он сложил зонты и убрал фонари обратно в шкаф, но тут же обернулся ко мне.
— Понравилось? — спросил он, не сводя с меня глаз.
Даже на расстоянии я чувствовала это притяжение. Он звал меня, манил, притягивал.
Сейчас я поняла, как глупо было этому сопротивляться. Я подошла к нему, остановилась в шаге, взялась за свитер и сняла его одним движением, отбросила на диван.
Глеб улыбнулся уголком губ, провел костяшками пальцев по моей груди.
— Красивая, — прошептал он, поглаживая сосок.
— Твоя, — выдохнула я, сокращая расстояние между нами.
Обняв его за шею, я встала на цыпочки и прошептала ему в губы:
— Хочу тебя. Сейчас.
Он взял меня за подбородок и долго держал, словно давал шанс взять слова обратно.
— Уверена? — спросил Москвин.
— Да.
Глеб покачал головой, и на миг я подумала, что он откажет, но он лишь сказал:
