– А-а-а-а-а! – не переставая, орал от непереносимой боли еще один умирающий.
Пулеметы смолкли, как по команде. Но буквально через секунду где-то в стороне пара из них заработала снова, надрывая барабанные перепонки. Потом все стихло, и только стоны раненых разносились над полем.
– Ма-ма-а! – выл кто-то рядом с Егором, невидимый ему из-за груды прижатых к земле тел.
– Где танки, где артиллерия? – негромко кричал где-то сзади лежащий на промерзлой земле солдат, перемежая вопросы краткими матерными скороговорками. – Нас должны были поддерживать танками! Где они? Почему так? Почему во весь рост на пулеметы?
– Ма-ма-а! – снова послышалось завывание тяжелораненого. – Как же больно-о! Ма-ма-а!
– Санитар, санитар! – громко и жалобно звал другой.
Где-то в стороне раздался хлопок одиночного выстрела. «Из немецкой винтовки», – тут же на слух определил Егор. За ним ударил второй. Потом сразу загрохотал пулемет и, сделав несколько коротких очередей, смолк. И снова над полем стали разноситься сводившие с ума своей беспомощностью отчаянные стоны раненых и умирающих людей.
– Снайпера работают, – заключил кто-то, видимо не далеко лежащий от Егора, – не угомонятся, пока не стемнеет.
– Ма-ма-а! – перебил его прежний человеческий вой.
– Братцы! – громко закричал тот, кто засек гитлеровских снайперов. – Не шевелитесь никто. Как стемнеет, отползем спокойненько.
Но едва эта мысль дошла до лежащих на снегу людей, кто-то один не выдержал, дал волю нервам и, вскочив, побежал в сторону своей траншеи, надеясь найти там спасение. Егор только успел повернуться на звук, как из немецкого окопа ударил скорострельный вражеский пулемет, вздымая с заснеженной и пропитанной кровью земли фонтанчики мерзлого грунта. Егор оказался на одной линии с убегавшим от смерти и в итоге нашедшим ее солдатом и стрелком-пулеметчиком, выпустившим в его сторону несколько десятков пуль.
Некоторые из них врезались в землю совсем рядом, возле правой ноги Егора. Он даже не успел среагировать – острая, пронзающая боль передернула все его тело.
Егор хрипло вскрикнул, вскинул вверх голову и громко простонал. Потом он уткнулся лицом в снег и крепко сжал от нестерпимой боли зубы. Все его тело затрясло. Он почувствовал, как вся кожа под одеждой становилась мокрой от пота. Дыхание участилось. Он медленно стал поворачивать лицо в сторону раненой ноги.
Правая пола шинели была отброшена в сторону. Штанина ватных брюк вспорота. Валенок чуть сполз. Егор почувствовал, как чем-то влажным начинает пропитываться внутренняя сторона бедра и колено.
– Бегун хренов! Лежал бы себе спокойно, темноты дожидался! – нервно проговорил он хриплым голосом и тихо простонал.
Острая ноющая боль разошлась по всему телу. Он закрыл глаза и сжал от нетерпения зубы. Лицом уткнулся в снег. До него больше не доносились крики и стоны сраженных пулями товарищей. Тело медленно трясло в конвульсиях, его дергала неунимающаяся острая и пронизывающая до головного мозга боль.
Егор еще раз медленно повернул голову в сторону своей истекающей кровью ноги. Он ожидал увидеть что-то невообразимо страшное. Но взору предстала лишь прежняя картина: откинутая пола суконной шинели, вспоротая ткань ватных брюк и голенище валенка. Крови он не увидел. Все, что вытекало из предполагаемой раны, скапливалось в ватной начинке штанов, просачивалось через нее и уходило в слой примятого ногой снега.
Прижатый к земле, скрытый спасительными мертвыми солдатскими телами, Егор стал приспосабливаться. Лишь через несколько минут он догадался проверить, цела ли нога, и пытаясь пошевелить ею. Он начал подтягивать бедро под себя, но обострившаяся боль не давала ему проделать это движение. Он снова хрипло застонал. Потом взял себя в руки и сделал попытку пошевелить ступней, это тоже закончилось дикой, пронзительной болью.
Он понял, что находится в очень незавидном и тяжелом положении. Ему стало невероятно жалко себя. Мозг наполнился мыслями про полное невезение. Из глаз медленно потекли слезы.
Перед ним открылась картина последних лет его жизни, наполненных постоянными ссорами отца с матерью, из-за чего отчий дом покинули старший брат и две сестры. А сам он, после красивых разговоров и хвалебных речей о своих успехах в учебе, произнесенных одним дальним родственником, поддался навязанному желанию уехать на учебу далеко от родного дома. Ему вспомнились голодные дни в студенческом общежитии, когда нужно было корпеть над учебником под урчание пустого желудка, и удары капель дождя о подоконник; когда после бессонной ночи, проведенной на железнодорожной станции, где были разгружены несколько вагонов, он устало брел на занятия, думая только о том, как страшно хочется есть и спать. А у здания техникума стояли студенты из местных ребят, выспавшиеся и сытые, занятые разговорами о футболе и кино.
Егор понял, что грустные мысли о совсем не далеком прошлом отвлекли его от ноющей боли в раненой ноге. Он немного успокоился. Потом стал ловить себя на том, что начинает понимать, о чем думают умирающие на поле боя солдаты. Перед ними проносятся мысли о доме, о родных, а главное, о постигших их неудачах. Жалость к себе, к несбывшимся надеждам, к исковерканной жизни, которая так не вовремя и страшно заканчивается под хмурым февральским облачным небом. Небом без солнца, без пения птиц, без теплого приятного ветерка.
А ведь дом почти рядом. Километров десять отсюда.
Егор начал вспоминать, что на этом поле ему еще никогда не доводилось бывать, хоть и обошел он мальчишкой все окрестные леса, поля и овраги.
Вдруг он вспомнил о том, что дома у него уже нет. Что спалили его деревню ненавистные фашисты, ставшие еще более ненавистными ему в последние минуты. Возможно, те самые, что только что пропороли ему ногу пулей.
Перед глазами проплыла картина из сожженных хат, на месте которых оставались лишь устремившиеся вверх закопченные печные трубы да обугленные дубовые венцы. Бабий вой по деревне вдруг сменился хриплым мужским завыванием. Уже не таким громким и частым.
Егор оторвал от земли голову. Стал прислушиваться. Он вдруг неожиданно понял, что больше не слышит того ноющего стона, которым кто-то совсем рядом звал свою маму. Не звали больше санитара, не разносились крики о помощи. Лишь кто-то один низким голосом продолжал стонать вдалеке.
До Егора дошло, что он был без сознания, отключился на время. Он долго боялся пошевелить ногой. Потом начал оценивать свое состояние. Почувствовал сквозь боль, как затекло его тело, лежавшее без движения на плотном снегу. Грудь под одеждой казалась обледеневшей. Шея с трудом поворачивалась. Хотелось лечь поудобнее, но тут же в сознание врезались мысли о смертельной опасности любого движения. Словно в подтверждение этому в воздухе хлопнул одиночный винтовочный выстрел – снайперы пока не унимались.
Егор начал водить глазами по сторонам. И вдруг заметил, что уже начинало темнеть. Спасительная ранняя зимняя темень опускалась на поле и давала надежду тем, кто был жив. Он едва улыбнулся и снова бессильно ткнулся лицом в уже подтаявший под ним снег. Мозг начал соображать, как отойти к своим траншеям. Егора больше всего волновала слабость от потери крови, что ощущалось сильным головокружением и легкой тошнотой.
