– Помолчали бы лучше! – одернул их низкий женский голос и тут же добавил: – А вы что стоите? К той землянке идите. Там вас осмотрят и перевяжут.
Волокуши под Егором дернулись. Его провезли еще несколько десятков метров, едва не уронив на середине пути.
– Таня, ты ходячих бери, а я этого посмотрю! – Все тот же низкий женский голос громко дал кому-то указание.
Сквозь общий гул неразборчивых разговоров, криков и стонов раненых Егор почувствовал, как кто-то склонился над ним. Его обдало теплым и частым дыханием.
– Ну-ка, мужики, разверните мне его на свет, чтобы видно было. – Низкий голос снова кому-то указывал.
Волокуши резко дернулись и замерли на месте.
– Вот так лучше, – вновь прозвучал в темноте голос и добавил, как будто про себя: – Третья ночь без сна. Когда это кончится. Всё везут и везут.
Егор приподнял голову и попытался рассмотреть лицо женщины, колдовавшей над его раненой ногой.
– Сейчас, солдатик, потерпи немного. Перевяжу тебя, родненького, – услышал он успокаивающий, словно материнский, ласковый и убаюкивающий голос.
В ответ, почти машинально, он снова откинулся назад, стал ровнее дышать. Впервые за сутки, проведенные в напряжении, ему захотелось спать.
– Таня, водку давай! – потревожил покой Егора тот же голос женщины, которая еще минуту назад несколькими словами могла буквально усыпить его.
Рядом послышались шаги.
– Голову ему подними! – сказал кто-то в изголовье.
– Сам поднимет! Живой еще! – буркнула в ответ первая женщина.
Егор послушно оторвал голову от волокуш. Под нее сразу проскользнула чья-то рука. Едва он попытался схватить воздух ртом, как жгучая и вонючая жидкость стала просачиваться ему прямо в горло. Он машинально сделал несколько глотков, закашлялся, едва смог подавить в себе рвотный инстинкт. И снова ему в рот влили несколько глотков жидкости прямо из фляжки, ледяное горлышко которой он ощутил губами.
Егор беспомощно откинулся на волокуши, стал вытирать лицо рукавом шинели. Потом снова поднял голову, пытаясь в свете костра разглядеть, что там делают над его измученной ногой.
Первая женщина, обладавшая, по всей видимости, крепким телосложением и хорошей физической силой, рывком разорвала штанину ватных солдатских брюк и стала больно и бесцеремонно ощупывать пальцами оголенную ногу.
Егор хрипел и стонал от мучительной боли. Он периодически поднимал голову, чтобы видеть, что происходит, и снова в бессилии падал на волокуши.
– Крови много потерял, – констатировала вполголоса женщина.
Потом, бросив взгляд на лицо Егора, громко спросила:
– Голова сильно кружится?
– Да-а, – негромко простонал он.
– Ну, кость вроде цела. Сейчас перевязывать будем. – Женщина встала и куда-то направилась, попутно распорядившись: – Дай ему еще водки.
– Не надо! – мучительно простонал Егор, и едва решил, что его услышали, как чьи-то пальцы больно надавили ему на щеки и в открытый рот, обжигая нутро, снова потекла вонючая горечь.
Он терпел перевязку, радуясь полученной медицинской помощи. Когда процедура закончилась, его попросили встать. Ослабший после пятичасового марша, ранения и кровопотери, неподвижного лежания на снегу до наступления темноты, долгого перемещения ползком, он с трудом поднялся, пытаясь опереться на полусогнутую поврежденную ногу. Он едва не упал, его подхватили две пары рук и проводили в одну из землянок, вырытых на пологом склоне широкого оврага.
– Винтовку и противогаз у него заберите! – громко прозвучал за спиной голос санитарки.
– Фамилия как твоя?
– Щукин, – машинально ответил Егор.
– Давай винтовку и снимай противогазную сумку, Щукин. – Кто-то стоящий сзади потянул на себя ремень оружия и стал помогать снимать вещмешок, чтобы потом помочь избавиться от противогаза.
Держа в руке только тощий вещмешок, в котором оставались лишь пара запасных портянок, котелок, кружка и фляжка, он захромал к землянке.
Вход в нее закрывала не дверь, а солдатская плащ-палатка, растянутая во всю ширину узкого проема. Внутри при слабом свете коптилки, сделанной из сплюснутой снарядной гильзы, он едва разглядел несколько пар двухэтажных нар, сколоченных из тонких стволов деревьев. В центре землянки стояла печка-буржуйка, бывшая в прошлом железной бочкой.
– На пол ложись, все занято, – прохрипел за спиной Егора низкий мужской голос, – тут соломы достаточно, не замерзнешь.
Он не стал возражать. Ему было все равно. Измученный за последние сутки организм, к тому же принудительно принявший обильное количество водки, вот-вот должен был впасть в глубокий, восстанавливающий силы сон.
Егор почти упал на толстый слой соломы, накиданной прямо на земляной пол. Расположившись, он стал поворачиваться так, чтобы лечь поудобнее, не давя всем телом на раненую ногу. Некоторое время у него это не получалось. Наконец он рывком выдернул из-под себя пристегнутую к поясу малую саперную лопатку, расслабился и сразу же начал проваливаться в сон. В последнюю секунду он почувствовал, как кто-то набросил на него что-то тяжелое. Егор понял, что это теплый тулуп, и сразу уснул.
Тело полностью расслабилось, а мозг не мог этого сделать, не мог отключиться от пережитого за день. То и дело перед бегущим на немецкие пулеметы солдатом мелькали прошитые пулями, падающие на снег тела товарищей. Он падал и вставал, снова падал и снова вставал. Сзади кто-то надрывно кричал ему:
– Не вставай, Щукин! Лежи, не вставай.
Егор видел корчащегося от боли сержанта, возле которого вздымаются фонтаны земли, вырванной пулями.
– А-а-а! А-а-а! А-а-а! – Он проснулся и не сразу понял, где находится, но быстро вспомнил и сообразил, что рядом, на нарах, кто-то кричит не то от боли, не то просто во сне.
С другой стороны землянки послышался другой нервный крик, перебивающий первый:
– Да когда же это кончится! Подыхаем тут!
Егор перестал на них реагировать. Он снова впал в глубокий сон. И снова увидел своего взводного. Сержант мелькал в проеме траншеи, то и дело нервно поглядывая через бруствер в сторону вражеских укреплений.
Во сне Егор шевельнулся – раненую ногу пронзило болью. От бедра до кончиков пальцев ее стало тянуть по нервным окончаниям. Он тихо, почти неслышно застонал. Пытаясь лечь как-то иначе, стал ворочаться, но, несмотря на это, боль не стихала, а порой становилась сильнее.
Рядом, на нарах, снова кто-то протяжно заныл:
– А-а-а! А-а-а! А-а-а!
Возле Егора другой раненый негромко сказал:
– Покурить бы.
Ему стало понятно, что заснуть больше не получится. Сон ушел. Рядом снова протяжно завыл лежащий на нарах раненый. Еще один, из глубины землянки, стал громко кашлять, матерно комментируя боль в груди.
