Егор немного замялся. Ему было не особо приятно вспоминать полный напряжения, страха и смерти вчерашний день. Он опустил в пол глаза, прикусил губу и, только собравшись с мыслями, смог тихо ответить:
– В атаку ходили. На пулеметы.
В палате повисла тишина. Каждый из присутствовавших прекрасно знал, что значит «в атаку ходили». Нахлынувшие воспоминания о пережитых атаках заставили раненых немного занервничать. Иван опустил голову и начал тереть ладонью лоб. Степан замотал головой, потом сел так, чтобы его лицо никому не было видно. Николай, не моргая, смотрел на Егора. За печкой закашлял какой-то из двоих Василиев.
– Разрешите закурить, товарищ батальонный комиссар, – обратился к старшему по званию Иван.
– Курите, конечно. Разрешаю, – ответил тот и полез доставать из нагрудного кармана гимнастерки блестящий портсигар.
В общей тишине палаты раненые зашуршали кисетами, стали рвать припасенную для такого случая бумагу. Чиркнула трофейная зажигалка, и, спустя несколько секунд, помещение наполнилось густым облаком табачного дыма. Закурили все, кроме некурящего, но уже привычного к дыму Егора.
– Как же ты уцелел, парень? – тихо, не поворачиваясь, глядя перед собой, спросил комиссар.
Егор снова вспомнил страшный вчерашний день. Он тяжело вздохнул. Потом почувствовал, как глаза становятся влажными, а к горлу подступает тяжелый ком.
– Товарища рядом со мной с ног сбило. Он упал. И я вместе с ним. Так за ним и лежал, – начал он отвечать, еле сдерживаясь, чтобы не выплеснуть скорбь вместе со слезами, – мне еще взводный сзади кричал, чтобы я не вставал. Так до темноты и пролежал.
– А ранило тебя как? – спросил его Николай.
Егор вспомнил сержанта. Словно вживую увидел, как тот лежал на окровавленном снегу и подтягивал к себе беспомощную раненую руку. Вокруг брызнули фонтаны вырванной пулями из-под снега земли. Тело сержанта сжалось, а потом резко дернулось и обмякло, пробитое со спины.
– По взводному пулемет ударил, меня и зацепило, – тихо сказал Егор, пытаясь прогнать от себя страшную картину гибели командира, – сначала больно было очень…
В палате было тихо. Все сосредоточенно слушали. Но Егор так и не смог продолжить, он тихо уткнулся в вещмешок, служивший ему подушкой.
Слез у Егора не было. Он сдержал этот порыв. Сильно сжав веки, он перевел свои мысли на ноющую боль в раненой ноге.
Комиссар краем глаза снова посмотрел в сторону Щукина. Видя волнение парня, нервы которого еще не восстановились после пережитой страшной атаки, он передал свою недокуренную папиросу Ивану и взял в руку газету.
– Номер двадцать два. От двадцать восьмого января, – начал зачитывать «Красную Звезду» комиссар, – пишет Илья Эренбург. Статья называется «Они почувствуют».
Он не спеша, основательно, с чувством и правильной интонацией произносил каждое слово, написанное в газете. Акцентировал внимание на описании зверств фашистов, приказе Геббельса, сравнении врага с ядовитым пауком, предчувствующим свою гибель. У комиссара отлично получалось доносить прочитанное до солдат так, чтобы они пропускали услышанное через свои сердца, через свою израненную душу.
Егора буквально передернуло от фразы: «они распарывали животы у беременных женщин». У него не могло уложиться в голове та жестокость, та бесчувственность, с которой можно было проделать подобное. Голова его закружилась от смеси табачного дыма со словами из статьи в газете «Красная Звезда». Он с трудом удержался от желания лечь и вытянуться на кровати в присутствии комиссара.
К счастью для Егора, тот закончил читать статью и, не прощаясь ни с кем, тихо покинул палату.
После ухода комиссара еще какое-то время стояла тишина. Все присутствующие, впечатленные услышанным, были погружены в свои мысли.
Томимый ноющей болью в раненой ноге, Егор повалился на бок, удобно положил измученную конечность и почти сразу же уснул.
Вчерашний день не отпускал его даже во сне. Перед глазами стояли его товарищи по службе, сгинувшие в дыму и грохоте боя, не дошедшие буквально сто метров до вражеских траншей, ощетинившихся раскаленными стволами пулеметов. Свист пуль, брызги крови, земли и снега, крики раненых, стоны умирающих на поле боя людей. Все смешивалось с бодрым и нарастающим «Ура-а-а-а!», которое подбодрило на каких-то полминуты атакующую солдатскую цепь, предварительно согретую фронтовой порцией водки. Коренастый Козлов все что-то рассказывал Егору, потом бежал рядом, слева от него. А потом, одним из первых, с размаху упал на спину, будто сбитый с ног чем-то невидимым. И его немигающий взгляд остановился, глядя в небесную пустоту.
– Егор, Егор! Просыпайся, дружище, – Николай толкал его за плечо, – просыпайся. Ужин принесли. Ну и досталось же тебе вчера под этим Шашкино. Ты так кричал. Мы тебя даже разбудить не смогли. Давай просыпайся. Нам, раненым, нельзя быть голодными. Выздоравливать надо, поправляться.
От заботливых слов Николая Егор пробудился и сел на кровати, машинально доставая из-под нее кем-то уже помытый котелок.
Вместо Кати раздачей пищи занимались легкораненые солдаты, лечившиеся в этом же госпитале. У каждого из них была перебинтована одна рука. Другой, здоровой, они выполняли необходимые действия: подносили бидон с едой, работали черпаком, наполняя котелки, раздавали хлеб. Ранения, судя по перевязкам, были у всех разные и в разные части рук. Тот, что помогал нести бидон, видимо, получил перелом – его рука была на перевязи вокруг шеи. Работавший черпаком тоже держал свою руку на перевязи, но бинт был наложен только в районе локтя. Солдат, раздававший хлеб, ходил с перевязанной кистью. От всех разносчиков ужина пахло табаком и, как показалось Егору, еще и водкой.
– Я думал, в армии строго, – тихо сказал он, дождавшись, когда дежурные по кухне покинут палату.
Он стал устраивать поудобнее свою раненую ногу, чтобы боль не мешала принимать пищу. Потом вопросительно посмотрел на Николая, ожидая от него разъяснений. Тот сидел молча и часто работал ложкой, отправляя в рот водянистую кашу. Почувствовав на себе взгляд Егора, оторвался от котелка, ухмыльнулся:
– Ты, видимо, недавно в армии.
– Второй месяц, – ответил Егор, начиная жалеть, что поставил себя в неловкое положение, задав неуместный вопрос.
– Все нормально, – Николай заметил смущение товарища, – привыкнешь. Только не думай, что в армии творится повальное пьянство. Все от командиров зависит и от места. Ты перед боем сто грамм принимал?
Он сделал серьезное лицо: так обычно задают вопрос, касающийся жизни и смерти.
– Так нас почти заставили! По команде всем налили, – смущенно ответил Егор, – и когда на перевязку меня приволокли в батальонную санчасть, тоже в рот влили. Потом еще. И здесь красивая доктор приказала дать мне полстакана. Я было стал отказываться, так она приказала.
– Это все понятно, Егор. А то, что ты сейчас от разносчиков пищи унюхал, так это называется попустительством командира. – Николай отложил в сторону котелок, в котором еще оставалась недоеденная каша. – На моей памяти столько народу погибло от излишнего употребления. А я с Финской воюю. Так что поверь мне, такого насмотрелся.
