Егор начал успокаивать себя наблюдением за проплывающими по небу облаками. Впервые за последние сутки его мозг смог переключиться на привычные мысли. Он с благодарностью вспомнил Николая, представляя себе их будущую случайную встречу, на которой он обязательно расскажет другу о своем боевом крещении.
Постепенно он стал вспоминать ребят из восемнадцатого запасного стрелкового полка, с которыми в составе маршевой роты прибыл на передовую и участвовал в атаке на немецкие пулеметы. Он погрузился в мысли о тех, кто остался навечно на грязном от пороховой гари снегу среди тех, кто был убит во время предыдущих многочисленных безрезультатных атак.
Сначала он улыбался и с трудом сдерживался, радуясь благополучному исходу дела и всей своей судьбе, наконец-то одарившей его удачей и уверенностью в смысле своего существования. Потом его стали одолевать скорбные мысли и тяжелые воспоминания, по щекам потекли слезы.
– Первая граната – за сержанта-взводного! – очень тихо, почти неслышно, сказал сам себе Егор. – Вторая – за Козлова и ребят, третья – за Пшеничникова, четвертая – за дом родной!
Глава 5
Яркое весеннее солнце последнего апрельского дня все выше и выше поднималось на сине-голубом небе, расправляя свои лучи и выдавливая теплом немногочисленные облака, робко пытавшиеся заслонить собой землю. Постепенно испарялся оставшийся туман над низким берегом реки. Последние его сгустки еще виднелись кое-где над водой, но и там его уже доставали пронзительные лучи вездесущего солнца.
Черное воронье шумными тучами теснилось у реки, добывая себе пропитание на скорбном месте гибели огромного количества людей, еще недавно бывших воинским подразделением. Их непогребенные, обглоданные до костей тела были хорошо видны с высокого противоположного берега реки.
С высоты птичьего полета зоркие птицы в недоумении обращали свое ненасытное внимание на три позволявших себе двигаться человеческих тела. Люди находились в небольших углублениях и чего-то ждали, вертя головами по сторонам. Иногда кто-нибудь из них пытался осторожно выглянуть из своего укрытия, после чего быстро прятался назад. Спустя какое-то время, реагируя на подозрительный шум, снова поднимал голову и опять озирался в подозрительном беспокойстве.
Один из них, долго осматривая прилегающую к своей низине территорию, медленно проводя взглядом, прислушиваясь к ветру, стал не спеша двигаться задом, не приподнимаясь над землей. Он отполз на несколько метров и остановился в небольшом углублении, покатые стенки которого скрывали его настолько, что человек мог встать едва ли не в полный рост.
Егор не видел, как боец Панин, убежавший от вражеской передовой дальше всех и занявший самое безопасное по глубине укрытие, тщательно осмотревшись по сторонам, сменил место нахождения. Он отполз чуть ближе к берегу реки, в небольшую низину, удаленную и хорошо скрытую от глаз дежурных пулеметчиков в немецких окопах. Тут он почувствовал себя в полной безопасности, а потому скинул с себя армейский ватник, постелил его на землю и лег, решив вздремнуть под начинавшим греть землю теплым весенним солнцем.
Дальше никто из остальных разведчиков уйти уже не мог. Это заранее было оговорено при подготовке операции и не раз повторялось, чтобы избежать напрасной гибели людей в случае успешного выполнения боевой задачи. Всем уцелевшим бойцам необходимо было занять удобное укрытие, чтобы оставаться невидимым для вражеских наблюдателей и бдительного передового охранения, дежурившего в первой линии окопов. Высовываться запрещалось строго-настрого, и в таком положении предстояло ждать вплоть до наступления темноты.
Шустрый Панин в итоге умудрился пристроиться гораздо лучше своих товарищей. Эта низина была давно им присмотрена и уже неоднократно использовалась во время вылазок в тыл врага. Он и сейчас воспользовался ею, прекрасно понимая, что сидеть и ждать товарищей придется до полной темноты, чтобы потом вместе отойти на исходную позицию.
А на противоположном, высоком берегу реки, занятом частями Красной Армии, в траншеях и укрытиях дежурили и ждали своих товарищей, посменно сменяя друг друга, их друзья-разведчики. Командир взвода лейтенант Баранов находился там с ночи, не уходил и осторожно, примерно через каждые пятнадцать-двадцать минут, смотрел в сторону другого берега в бинокль. Рядом, возле расчета хорошо замаскированного станкового пулемета, дежурил младший сержант Каманин. Узкая полоска пространства между близко расположенными ветками дерева давала ему хороший обзор подступов к реке.
Никто – ни Баранов, ни его помкомвзвода – из-за утреннего тумана не видел отхода маленькой группы разведчиков. Только звуки разрывов гранат и последовавшие за ними многочисленные пулеметные очереди давали понять, что операция состоялась. Но вот живы ли разведчики, командиры знать не могли. В томительном ожидании они по очереди опускались на дно своего окопа и украдкой курили, чтобы не быть замеченными вражескими наблюдателями.
Баранов заранее позаботился об огневом прикрытии, для чего весь день, сменяя другу друга, возле орудий дежурили расчеты, готовые в любой момент открыть огонь по обозначенным координатам и ориентирам. На своих местах были несколько пулеметчиков, ждал сигнала снайпер. Командир одной из рот стрелкового полка держал в передовой траншее своих людей, не отводя их на отдых. Все было готово к тому, что в любой момент храбрецы будут возвращаться назад под ливнем вражеских пуль и минометным огнем.
Именно поэтому опытный наблюдатель Каманин, не раз уже засекавший цели на стороне гитлеровских укреплений, весь день оставался в своем укрытии. При нем был телефонист, предварительно скрытно протянувший провод от командного пункта артиллеристов, а также разведчик с автоматом, прикрепленный к младшему сержанту в качестве связного на случай поломки телефона или обрыва провода.
Каманин зорко следил за полем с той стороны реки, где оставались его товарищи, его самые лучшие, самые опытные и смелые бойцы. Он привязался к ним, дорожил ими и не менее, чем командир взвода, переживал за их жизни. Он ждал их после отчаянной вылазки, на которую мало кто мог бы решиться и даже, наверное, он сам никогда бы не вызвался добровольцем. А потому к самым храбрым он сейчас причислял и Егора, по-дружески полюбив его за редкую старательность и инициативу. Куда бы ни отправлял Каманин Егора, в наряд или в караул, на политзанятие или рытье окопов, тот отличался крайней исполнительностью, причем не показной, а очень натуральной.
Но в душу к человеку младший сержант конечно же заглянуть не мог. Не знал он и не догадывался, что Егор старался так, чтобы занять свое место именно среди разведчиков, среди тех, в чьи ряды он очень хотел попасть. А потому постигал он любую науку и делал любую работу на совесть. И как только представилась возможность завоевать расположение своих новых товарищей и нового командира, он вызвался идти добровольцем, прекрасно осознавая на тот момент, какой рискованной будет эта вылазка.
В душе Егор сетовал на судьбу, пославшую ему столько испытаний. И даже сейчас, когда он наконец-то смог поквитаться за многие перенесенные беды, за смерть товарищей, он вновь, теперь уже по привычке, погружался в мысли о том, что и сейчас на его плечи сваливается очередная беда. Находясь в воронке от мины, не имея возможности общаться с кем-либо из-за своего положения в данный момент, он погрузился в собственные мысли. В голове его выстраивалась цепочка закономерностей, в которой он увидел прямое совпадение с тем, что произошло с ним буквально два с половиной месяца назад.
