(С одним из таких расстрелов связан трагикомический случай. Когда стали сличать число трупов со списком смертников, обнаружились два совершенно неизвестных покойника, ни в каких списках не значившиеся. Тут только кто-то вспомнил, что двое приговоренных орали, надсаживаясь, что никакие они не враги народа, а самые натуральные революционные полицейские. По запарке их допустили в расход вместе с остальными. Ну пожали плечами; издержки революции… Тем дело и кончилось.)
Бентам пожал плечами, ничуть не огорчившись отказом, – в конце концов, «Паноптикон» был его личной самодеятельностью, а по службе у него были другие задания.
Которые он и взялся выполнять со всем пылом. Обнаружилось вдруг, что Бентам – чистой воды республиканец. Как говорил он сам, «я был бы плохим мыслителем и негодным гражданином, если бы, оставаясь сторонником монархии в Лондоне, не стал республиканцем в Париже». Вот такие англичане загадочные зверюшки, иногда их психологию обычному человеку понять трудно, как ни бейся.
На мелочи Бентам не разменивался: для многочисленной и влиятельной партии жирондистов (радикальные буржуа) он создал целую идеологическую платформу, предельно либеральную, где слово «свобода» повторялось чуть ли не через слово. Причем на первом месте стояла «свобода торговли». Под этим Бентам понимал то же самое, что впоследствии наши перестройщики: не должно быть ни малейшего вмешательства государства в любой бизнес, невидимая рука рынка расставит все по своим местам. Знакомо, не правда ли? Ну и наверняка подбрасывал золотишко наиболее перспективным членам партии – как же в таких делах без этого. Гранты – тоже не изобретение нашего времени.
Свободный рынок – может быть, вещь и хорошая. Однако Франция и Англия при осуществлении этих принципов оказались бы в заведомо неравном положении. Франция охвачена революционной смутой, все дела в расстройстве. Англия – самая развитая и передовая на тот момент промышленность, самый угнетаемый рабочий класс с самой низкой зарплатой, самым сильным капиталом, копеечным колониальным сырьем. Драка тигра с котенком…
Вообще английская разведка чувствовала себя во Франции как дома, внедрив своих агентов во все ключевые звенья государственного аппарата. Один из них проник даже в «узкое руководство», Комитет общественного спасения, состоявший не более чем из двух десятков человек. Органа власти выше в тогдашней Франции просто не было. Однако протоколы секретнейших заседаний прямо-таки потоком утекали оттуда за Ла-Манш. Вообще-то у революционной Франции была неплохая спецслужба – но, как не раз бывало в другое время и других местах, она сосредоточилась не на поиске иностранных агентов, а на охоте за «врагами народа», – а возможно, ее в этом направлении умело направляли. Кем был засевший так высоко «крот», французские контрразведчики так и не смогли выяснить – и не смогли этого сделать, как ни бились, современные историки.
Робеспьер, человек все же незаурядный, эту накинутую на страну иностранную шпионскую сеть чуял. Говорил открыто:
– Мне кажется, нас все время помимо нашей воли подталкивает «скрытая рука». Каждый день наш Комитет национального спасения делает то, что еще вчера решил не делать. Существует какая-то фракция, задача которой – разрушить комитет. Руководителей этой франкции мы не в состоянии обнаружить. Они – агенты иностранной силы. Эти агенты должны быть уничтожены, несмотря на их артистическое вероломство и маски, которые они всегда носят.
Как видим, анализ ситуации абсолютно верный. Вот только Робеспьеру не удалось уничтожить «масок» – это они в конце концов уничтожили его…
А Бентам процветал. Его даже сделали почетным гражданином революционной Франции. Не знаю уж, как его наградили на родине, но без вознаграждения он вряд ли остался – учитывая, какую пользу Англии принесли духовно окормленные им жирондисты…
Если бы с самого начала на революционную Францию навалилась коалиция европейских монархий с участием Англии, все было бы кончено очень быстро. Французская армия и военный флот находились в совершеннейшем расстройстве, большинство офицеров-дворян вышвырнуты из рядов, а то и казнены… И не было бы десятков тысяч жертв кровавого террора. Однако в задачу Англии входило совсем другое: создание на территории великого соперника хорошо управляемого хаоса. Поэтому несколько лет англичане ничего не предпринимали, да вдобавок удерживали от силовых акций тех европейских властителей, на которых имели влияние – а влияние они имели на многих… Была и другая, очень важная причина, вплотную связанная с нашей старой знакомой Старушкой Экономикой: за эти несколько лет английские торговцы при полном отсутствии во Франции таможен гребли деньги в две лопаты…
В конце концов французы подставились сами. Состоялась дискуссия о будущем революции, и было решено начать ее экспорт – нести свободу за границы на штыках. Причем самыми яростными и горластыми сторонниками этой идеи оказались прикормленные Бентамом жирондисты – война лишь увеличивала хаос и истощала ресурсы Франции, и без того скудные. Французская армия под крики о свободе («И свобода торговли!» – громче всех кричали жирондисты) двинулась в сопредельные страны. И получила ответный удар. Вот тут-то во Франции высадились и английские войска – правда, по той же методике. Прежде всего их корабли и морская пехота заняли стратегически важный французский военно-морской порт Тулон, одну из основных баз французского флота.
В провинции Вандея, где жили самые крепкие в вере французские католики, больше остальных ненавидевшие революцию с ее погромами церквей, убийствами священников и прочими кровавыми ужасами, вспыхнуло восстание. Англичане помогали деньгами, оружием и боеприпасами, перебрасывали туда бежавших из Франции от гильотины роялистов. Они прекрасно понимали, что относительно небольшая Вандея не в состоянии победить всю остальную Францию – но чем дольше длилась партизанская война в Вандее и ответный, совершенно лютый террор революционеров, тем больше было хаоса, тем больше слабела страна. Через сто с лишним лет ту же методику англичане используют, помогая русским белогвардейцам, – ровно столько, чтобы они, упаси бог, не одержали решительной победы, чтобы кровавый хаос продолжался как можно дольше, – а под шумок выкачивали богатства оккупированного ими Русского Севера, начиная с пушнины.
Англичане не смогли предвидеть одного – явления Наполеона Бонапарта, много лет представлявшего потом серьезную угрозу английским интересам. Хотя на примере собственного Кромвеля могли бы вспомнить: многие революции выдвигают ярких и сильных вождей, из тех, на кого, как говорится, никто и подумать не мог…
Иеремия Бентам пережил и вождей французской кровавой заварухи, и Наполеона, и короля Георга Третьего, скончавшись в 1832 г. в почтеннейшем возрасте восьмидесяти четырех лет. Могилы у него нет, и каждый, кому захочется, после соблюдения небольших формальностей может его увидеть. Да, представьте себе, так и обстоит…
Согласно подробному завещанию самого Бентама, его тело после смерти забальзамировали и посадили в удобном кресле, в стеклянной витрине, в главном здании Университетского колледжа Лондона (в южной угловой части). Там он пребывает и сегодня. Тело сохранилось вполне удовлетворительно, но голова пострадала от времени, и ее пришлось заменить восковой копией. Время от времени (опять-таки согласно завещанию Бентама) мумию в кресле приносят в профессорскую аудиторию, когда там идут ученые дискуссии. Как себя чувствуют профессора в таком соседстве, мне неизвестно. Вполне возможно, совершенно непринужденно – это уже традиция, а традиции в Англии любят и уважают.
