– Не будьте таким дураком, – говорила мне сестра Штейн. – Больше вы его не увидите. У него времени нет: ищет следующую дозу.
– Но ведь он же обещал, что больше не будет колоться, – пытался возражать я, – он слово дал!
– Ха! В тот день, когда кто-нибудь из них сдержит слово, я съем свою шляпу, – отвечала она.
Сестра Штейн частенько угрожала съесть свою шляпу. Я у нее ни одной не видел, наверное, потому, что она слишком упорно это повторяла и иногда все-таки оказывалась неправа, так что все их уже съела.
Со временем я осознал, что бессилен перед лицом зависимости у своих пациентов. Я могу их умолять, могу ласково уговаривать, угрожать – все без толку. Единственное, что в моих силах – обеспечить их лекарством, помогающим слезть, но сделать это они должны самостоятельно. Отчасти такого рода осознание принесло облегчение: получалось, что в их неудачах моей вины нет. Но тогда что я здесь делаю?
Постепенно я начал понимать, что борюсь не с физической зависимостью – по сути, это было проще всего. Хоть я выписывал пациентам лекарство, заменяющие наркотик, большинство из них продолжало одновременно принимать героин. Кристи, например, обращалась за лечением уже в восьмой раз. Самый долгий период воздержания у нее продлился 4 месяца, самый короткий – 1 день. Ни разу она не сдала чистый, без следа героина, анализ мочи. Я пролистал карту, пока она сидела, по-прежнему хмурясь на меня. Я не обращал на это внимания, поскольку привык, что на меня кривятся: натренировался с сестрой за долгие годы.
Кристи было 28 лет, и впервые она попала ко мне в первую неделю работы в клинике. Сегодня она явилась в четвертый раз. На самом деле, я назначил ей 10 приемов, но 6 она пропустила: судя по результатам анализов, не нашла времени, потому что колола героин. Выбирая между встречей со мной и очередной дозой, она отдавала предпочтение последней, считая меня не слишком заманчивой альтернативой. Хотел бы я сказать, что во всем были виноваты семейные обстоятельства, насилие со стороны отца, побег из дома, что наркотики стали для нее средством как-то держаться, но нет. Семья у нее была совершенно нормальная. Мать парикмахер, отец работает в школе завхозом. Две старшие сестры: одна секретарша у адвоката, вторая – специалист отдела кадров в магазине электротоваров. Никто в семье не принимал наркотиков. Они даже не курили. Родители жили душа в душу, в семье все любили друг друга, летом ездили в домике на колесах отдыхать в Богнор-Реджис. Ну да, не всем там нравится, но вряд ли это можно считать веской причиной для употребления тяжелых наркотиков.
Выслушивая истории своих пациентов, я постоянно пытался провести параллели, отыскать причину, по которой они пошли по этому пути. Многие пережили душевные травмы, но далеко, далеко не все. Да и вообще: куча людей в жизни получает травмы, но не ищет спасения в наркотиках. Почему один начинает колоться, а второй как-то справляется и продолжает жить дальше? Если тут и есть единый паттерн, то его очень сложно разглядеть за нагромождением прочих обстоятельств, лишающих анализ всякого смысла.
– Мать с отцом никогда меня не хотели, – сообщила Кристи в первую нашу встречу. – Всегда говорили, что мое появление на свет – это ошибка. Да я и так это знала. Ясно было с самого начала.
Она не общалась с родителями уже 6 лет. В последний раз, когда она к ним явилась, отец сказал ей убираться и больше не приходить, пока она не бросит наркотики. Вот она и не приходила.
– Вы не скучаете по ним? – спросил я.
Кристи уставилась на меня пустыми глазами.
– С чего бы? – искренне недоумевая, спросила она.
Ее реакция меня ошарашила. Вроде не требуется причин, чтобы скучать по родителям, которых 6 лет не видел, не так ли?
– А что ваши сестры?
Кристи минуту помолчала.
– Ну, со старшей у нас все было неплохо. В детстве она присматривала за мной. Даже когда я перестала с ними общаться, посылала мне открытки, подарки всякие, говорила, если я захочу бросить, она поможет. Даже оплатила мне курс в частной клинике, на пару недель.
– И что случилось?
– Ой, вы же знаете, что там делается, в этих клиниках. Ты им платишь кучу денег, а они просто сидят кружком, всплескивают руками и говорят, что тебе обязательно надо слезть с наркоты. Мне там быстро надоело. Когда сестра узнала, что я сбежала из клиники, то тоже перестала со мной разговаривать.
Пренебрежительный, легковесный тон, которым Кристи рассказывала о попытках сестры ей помочь, сильно меня разозлил. Я легко мог себе представить, как сестра, мечтающая, чтобы Кристи бросила наркотики, платит большие суммы, которые, по сути, не может себе позволить, чтобы ей помочь, а ее попытки воспринимаются с презрением. У наркоманов бытует убеждение, что клиника с проживанием – панацея от всех их бед. Пациенты часто просят положить их туда. Частные клиники с радостью берут у них деньги и селят в уютные палаты с видом на загородные холмы, но в государственном секторе таких клиник единицы. И не потому, что Национальная служба здравоохранения не выделяет на них деньги, – тут она как раз не против, – а потому, что такое лечение неэффективно.
Сначала я не понимал, как это возможно. В клинике с проживанием пациенту обеспечивают место и время, чтобы побороть искушение, сразиться с демонами зависимости и победить, выйдя исцелившимся. Так я и сказал Тони.
– Можно подвести лошадь к воде, но нельзя заставить пить, – ответил он на это. – Можно забрать наркотики у наркомана, но нельзя забрать наркомана у наркотиков… Нет, подожди, опять какая-то бессмыслица, да?
Я, однако, понял, что он имеет в виду. Удалив человека от источника соблазнов, мы не устраняем глубинных причин, сделавших его наркоманом.
– Рассматривайте это как симптом, – объяснила мне сестра Штейн. – Зависимость – не главная их проблема. Надо бороться с причиной, по которой они начали колоться. Наркомания – неадаптивная жизненная стратегия, защитный механизм реакции на трудности.
Отчасти это объясняло, почему пациенты продолжали принимать героин, даже находясь на лечении, которое обеспечивало им отсутствие физической ломки. Метадон устранял симптомы отмены, но не предлагал альтернативного способа справляться с реалиями жизни.
Героин вызывает сильную физическую зависимость, в отличие от крэка. Но оба они все равно приводят к наркомании из-за психологического подъема, который дают при употреблении: это и прилив сил, и эйфория, и потрясающее, всеобъемлющее чувство защищенности. Может, из моих уст это прозвучит, как ересь, но если вы ищете чего-то в этом роде, то, боюсь, наркотики как раз для вас. Если Кристи действительно собиралась бросить, то ей предстояло выносить жизнь во всей ее суровости. Я мог ее поддержать, но решение следовало принять ей самой.
Она, наконец-то, вытерла слезы.
– Я могу на неделю повысить вам дозу метадона, если это поможет, – предложил я.
Она поглядела на меня мертвыми глазами.
– И это все, что вы можете сделать? Просто дать мне больше этой дряни?
