В целом считалось, что опоздание на прием указывает на отсутствие у пациента желания лечиться. Однако в некоторых случаях это было совсем не так. Все пациенты обязаны были встречаться со своими социальными работниками раз в неделю, раз в две недели или раз в месяц в зависимости от стабильности их состояния и продолжительности лечения. Те, кто опаздывал или пропускал встречи, все равно получали рецепт, разве что сестра Штейн журила их пару минут, напоминая о пунктуальности, и записывала на следующий прием через несколько дней. Однако те, кто записывался на первичный осмотр для начала лечения или для его продолжения после пропуска в несколько дней, а также те, кто получал рецепт только при условии встречи с социальным работником, уходили домой с пустыми руками: им говорили вернуться на следующий день, в то время, на которое их смогли записать.
Это означало, что мы отправляем их на улицу, точно зная, что они купят героин, потому что у них начнется метадоновая ломка.
– Вы заставляете меня принимать героин! Это вы виноваты! – кричали они, когда сестра Штейн выпроваживала их из приемной. Пускай это был единственный способ воздействия на них, мне все равно казалось странным отправлять людей из клиники прямиком в объятия наркодилера.
– Нет. Это вы принимаете героин. Никто вас не заставляет. Можете пойти домой, перетерпеть и вернуться завтра точно вовремя. Тогда и получите свой рецепт, – говорила она.
Мало кто решался спорить с сестрой Штейн, так что они, возмущенные, уходили и иногда возвращались на следующий день, а иногда исчезали навечно.
– Вы должны понимать, – напоминала сестра Штейн сотрудникам, – когда проявить мягкость, а когда держаться непреклонно.
Хотя она и внушала людям страх, все же очень переживала за каждого из пациентов, словно они были ее детьми, и прекрасно знала, когда стоит ослабить поводья. Я же до сих пор находился в поисках баланса.
– Иногда им надо, чтобы их похлопали по руке, покивали с пониманием, – говорила сестра Штейн, – а иногда гораздо полезней дать им пинка под зад.
Обычно в этом месте она поднимала свой костыль и ударяла им об пол, а я вздрагивал.
Поскольку считалось небезопасным выдавать пациентам, не проходившим регулярных осмотров, рецепты на потенциально летальное средство, каковым является метадон, бланки назначения для тех, кто регулярно пропускал приемы, удерживались администрацией до приема у меня. Я никак не мог взять в толк, что должен делать с этими пациентами, и всегда немного обижался, когда слышал, как Эми или Тони говорят кому-то по телефону, что если он пропустит следующую встречу со своим социальным работником, то его отправят ко мне, как будто это наказание. С такими пациентами я надевал «суровое лицо», хотя и подозревал, что выгляжу, скорее, как человек, страдающий запором.
К счастью, Тони мне объяснил, что у меня в руках важное средство давления: я могу лишить их недельных или двухнедельных рецептов и заставить ежедневно являться в клинику за метадоном, что очень им не нравилось.
– Это как игра в кошки-мышки, – сказал Тони, обладавший неистощимым запасом всяких присказок, связанных с животными, которые рассеивал (как конские яблоки, простите, не смог сдержаться!) вокруг. – Те, кто поопытней, знают, что мы хотим, чтобы они продолжали лечение, так что на них особо не надавишь. Мы никому не отказываем, разве что тем, кто прибегает к насилию. Они могут принимать сколько угодно наркоты вместе с метадоном, пропускать встречи, начинать лечение и бросать его – мы ничего не можем с этим поделать. Ежедневный допуск к дозе – это, по сути, единственное, чем мы можем им пригрозить.
Это означало, что им придется каждое утро являться в клинику, зачастую в момент сильной ломки, стоять в очереди в раздаточной, пристроенной к зданию, и принимать свой метадон под наблюдением сестры Штейн, которая их еще и поругает. За ежедневными дозами приходили те, кто только начал лечение, те, кто постоянно принимал героин вместе с метадоном, и те, кто плохо вел себя на приеме. Получалось что-то вроде вечеринки, да еще с бесплатной раздачей наркотиков.
– А что насчет тех, кто получает дозу ежедневно и продолжает принимать героин? – спросил я Тони. – Им мы чем можем пригрозить?
Он пожал плечами.
– Ничем. И большинство из них это знает. Если они и правда хотят употреблять дальше, мы ничего не можем поделать, разве что обеспечить им какую-никакую безопасность, заставляя приходить сюда и принимать метадон у нас, а не дома.
Мне очень не нравилось то, что приходится уговаривать пациентов, угрожать, подкупать и заставлять сотрудничать с нами ради лечения. В обычной медицине пациенты с радостью следуют всем указаниям врача, мы же постоянно наталкивались на сопротивление, вызванное двойственным отношением к отказу от наркотиков.
В зале ожидания появилась Эми. Она покачала головой, глядя на Молли, и протянула ей рецепт, но предупредила о недопустимости опозданий.
– Если пропустите еще одну встречу, пойдете к доктору Пембертону, – пригрозила она.
Молли мне подмигнула.
– А если я буду себя хорошо вести, можно сходить к нему дважды?
Она кокетливо махнула на прощание рецептом и упорхнула.
Эми зашла в офис и присела рядом со мной.
– Я с ней с ума сойду, – вздохнула она, крутясь на своем стуле и глядя в потолок. – Там наверху тебя дожидается куча рецептов. Ты же не забудешь подписать, правда?
Я тоже вздохнул. Кажется, я только тем и занимался, что подписывал рецепты. Хоть их и распечатывали на принтере, от меня требовалось перечитать и проверить каждый, чтобы не было ошибок. Ошибки неизбежно случались. Я разыскивал социального работника, заставлял загрузить компьютер и заново распечатать рецепт. Потом я его перечитывал еще раз и подписывал. Точно так же неизбежно, пациент не приходил, и рецепт летел в шредер.
Мне стало интересно, почему Эми занимается этой работой. Ее пациенты были грубыми, жестокими и равнодушными, а она, как социальный работник, пыталась заставить их лечиться. Мне, по крайней мере, приходилось встречаться с ними только раз, в начале лечения, ну или несколько, если возникали проблемы, да еще периодически хмуриться на них, когда они пропускали приемы.
– Тебе нравится твоя работа? – спросил я ее.
Эми искоса на меня взглянула.
– Это какая-то ловушка? – с подозрением спросила она.
– Нет, мне просто любопытно. Ты… как это сказать… считаешь свой труд благодарным?
Мгновение она молчала, а потом ответила:
– Да.
Поразмыслив еще немного, Эми добавила:
– Но не в том смысле, как это обычно понимают: когда меняешь жизнь к лучшему. Я раньше работала медсестрой в онкологическом отделении, и вот там работа правда была благодарной: помогать больным, пытаться их развеселить, ухаживать. Здесь все по-другому. Но эта работа благодарная: что бы тут творилось без клиники? Полный хаос! Но мы здесь, и я работаю, и вот благодаря этому хаоса в мире немного меньше.
