У них есть потенциал, думал я, слушая, как Фергал рассказывал мне про их с Энтони планы. Интересно, какую роль в этом сыграл я? Сказал ли я нечто, запустившее цепную реакцию, которая привела их к отказу от наркотиков? Повлиял ли на их трансформацию или просто случайно попался им на пути? Я не знал, как задать подобный вопрос, не показавшись тщеславным. Придется смириться с тем, что ответ для меня останется тайной. Может, и сами Фергал с Энтони его не знают, да, собственно, какое это имеет значение.
– В конце недели я отсюда ухожу, так что, наверное, мы с вами больше не увидимся, – сказал я Фергалу, – но…
Я не знал, как правильно выразить свою мысль.
– Вы молодцы. Вы должны собой гордиться.
Он улыбнулся и протянул мне руку.
– Спасибо.
– Нет, правда, вы должны собой гордиться. То, что вы сделали, – это большое достижение.
Фергал покачал головой.
– Вы меня не так поняли. Это вам спасибо. Спасибо за то, что поверили в нас.
Он встал со стула, собираясь уходить, но все еще держа протянутую руку. Я пожал ее, почувствовав внезапный укол вины: в действительности я в них как раз не поверил. Эми оказалась права: можно получать удовлетворение от работы просто потому, что хаоса в мире стало немного меньше. Но ничто не может превзойти того чувства, которое охватило меня от слов Фергала. Конечно, в отличие от подвигов Руби, такие вот сценарии не годятся для «Скорой помощи», и отдачу от такой работы ощущаешь куда реже, да еще и гораздо позже, но это не умаляет ее ценности. Я проводил Фергала до приемной, где он уселся на стул рядом с Энтони. Я посмотрел на них обоих. «Мои 5 %», – подумал я и улыбнулся.
Было бы нечестно оставить вас с впечатлением, что все в клинике для наркоманов пошло на лад. Совсем нет. Хотя Фергал и Энтони доказали, что наркоман может измениться и что иногда это удается тем, от кого совсем не ждешь, обратное тоже было верно.
Взять, к примеру, Хозе. При нашей первой встрече я, увидев перед собой успешного, умного и образованного человека, решил, что он слезет с героина за каких-нибудь пару недель. С тех пор прошло несколько месяцев. Никаких успехов он не сделал.
– О, вы не знаете, каково это! – заявил он, сидя передо мной. – Ужас просто. Почему вы не можете дать мне таблетку, чтобы все прошло?
Я покачал головой.
– То есть вы продолжаете курить героин? – спросил я. – Вы понимаете, что ничего не изменится, пока вы не откажетесь от него?
– Ба! – воскликнул он, прищурившись. – Вы не понимаете! Без героина я после кокса не могу уснуть, а спать мне надо обязательно.
Этот разговор происходил между нами всякий раз, когда Хозе являлся на прием. Бессмысленно ходить по кругу, подумал я. Он не хуже меня знает, что ему надо бросить кокаин, но не хочет признавать, как эти наркотики связаны между собой.
– Это нечестно, – захныкал он, – все мои друзья нюхают кокаин, но на героине не сидят.
– Да, – ответил я, – но теперь ваш организм привык засыпать только после героина, и вы не сможете отказаться от одного, не бросив другого.
Хозе с тяжким вздохом откинулся на спинку стула.
– Мало того, – продолжил он, – мне надо бросить героин, потому что у меня новый бойфренд. Он распсихуется, если узнает, что я на героине.
– Что ж, это хорошая мотивация. А чем он занимается?
– Он тоже дизайнер, – коротко ответил Хозе.
– И нюхает кокаин? – спросил я, поскольку знал, насколько сложно бросить, если состоишь в отношениях с наркоманом.
Хозе покачал головой.
– Нет, он не одобряет наркотики.
Понадобилось пару мгновений, чтобы я осознал суть его слов.
– Погодите, – сказал я, припоминая аргументы, которые Хозе выдвигал с первой нашей встречи, – вы же говорили, что нюхаете кокаин, потому что в модной индустрии так делают все?
Хозе кивнул, не понимая, куда я клоню.
– Но только что вы сказали, что ваш бойфренд его не употребляет, хоть он и модный дизайнер.
Хозе заерзал на стуле.
– Так что ваши предыдущие утверждения – неправда? Если ваш бойфренд может обходиться без кокаина, почему не можете вы?
Хозе не нашелся, что ответить.
– Он не такой, как я, – только и смог пробормотать он.
Я был уверен, что Хозе благополучно перейдет из моих рук в руки следующего доктора на Проекте. Он придумал оправдание своей наркозависимости, и понадобится немало времени, чтобы убедить его в необоснованности этих аргументов. Однако, по крайней мере, он посмотрел им в глаза. Это, на мой взгляд, тоже был своего рода прогресс.
Тяжелое время переживала и Дженис. К ее чести, ей удалось слезть с обезболивающих. Но когда мы попытались снизить дозу метадона, дела пошли хуже. Дозу сократили совсем немного, и симптомов отмены у нее не было, но на следующей неделе она явилась и настояла, чтобы дозу подняли обратно. У нее начались панические атаки от мыслей о том, что дозу и дальше будут сокращать. Выглядело все так, будто ей необходимо было от чего-то зависеть – так алкоголики, бросившие пить, порой превращаются в трудоголиков. Получалось, что я просто заменил одну зависимость, от обезболивающих, на другую, от метадона. Определенно это было признаком какой-то глубинной психологической проблемы. Возможно, зависимость придавала ее жизни цель, упорядочивала ее, структурировала, была чем-то конкретным и неизменным, и при одной мысли об отказе от нее Дженис приходила в ужас. Однако метадон хотя бы не занимал все ее время, в отличие от закупки обезболивающих по аптекам. Муж по-прежнему ничего не знал о ее «баловстве», и я сомневался, что когда-нибудь узнает.
В последний свой день в клинике, убедившись, что пациентка стабильна, я предложил перевести ее с еженедельных рецептов на двухнедельные. Дженис категорически отказалась.
– Нет-нет, – заявила она. – Мне теперь нравится сюда приходить. Я даже полюбила сидеть у вас в приемной.
Она привыкла болтать с другими пациентами, среди которых у нее за прошедшие месяцы появилось немало друзей.
– Это совсем не то, что дамочки, с которыми я встречаюсь за бриджем, – с усмешкой сказала она. – Тут такие персонажи попадаются – диву даешься, правда? Прямо хоть книгу про них пиши!
– Это точно, – улыбнувшись, согласился я.
