Во второй половине дня я должен был зайти в приют, и Линн сказала, что пойдет со мной. Я поднялся в офис, чтобы попрощаться. Прощание вышло неловким – мы все обещали не терять друг друга из виду, в точности как с медсестрами после моей интернатуры. Я испытывал огромную признательность к ним за все, чему от них научился, за опыт, который приобрел на Проекте, но не знал, как об этом сказать.
– Ладно, давай, плати, – внезапно заявила Линн, обернувшись к Джой.
Лицо у Джой тут же стало мрачнее тучи.
– Что происходит? – поинтересовался я.
Никто не ответил, но Линн продолжала стоять на месте, вытянув руку вперед.
Джой фыркнула и полезла к себе в сумку.
– На! – холодно бросила она. – Это все ты виноват! – Джой ткнула в меня пальцем.
Из кошелька она вытащила пятифунтовую купюру и сунула ее Линн.
– Мы заключили пари, – объяснила Линн, усмехаясь, – и Джой проиграла, да, Джой?
– Ладно-ладно, дорогуша, давай, злорадствуй, – сквозь стиснутые зубы прошипела Джой.
– Джой спорила, что ты тут не задержишься, – продолжала Линн, – а я, что да.
– Да он почти сбежал! Уже готов был, вот честное слово! – пробормотала Джой.
– На-ка держи, – сказала Линн, протягивая мне пятерку. – Купишь себе приличный галстук для новой работы. Больше никаких драных футболок.
Я-то и забыл, что снова придется прилично одеваться: в последний год я просто хватал с пола первые попавшиеся вещи и так ходил на работу. Чем более мятыми они были, тем лучше. Я затолкал банкноту в карман и потянулся обнять Джой.
– Но-но, потише, – воскликнула она, воздевая вверх руки. – Я едва-едва ногти заново отрастила. Если сломаю хоть один и снова придется наращивать, я этого не переживу.
Однако она наклонилась ко мне и звучно чмокнула в щеку.
– Вот так! – добавила она, стирая след от помады тыльной стороной ладони, – хоть ты и не покупал мне мармеладки, да еще и обошелся аж в пять фунтов.
Я попрощался с Хейли и Кевином, которые вышли на лестницу меня проводить.
– Встретимся в приюте через час, – окликнула меня в последний момент Линн.
Я пошел по улице через парк к социальным домам. Был один человек, с которым я обязательно должен был проститься, хотя на данный момент он технически не являлся бездомным: мистер Оллсоп. Он по-прежнему считал себя богом, но, как ни странно, продолжал принимать лекарства. На улицу он не вернулся и в больницу с тех пор ни разу не попал.
Я постучал в дверь и услышал, как он торопится отпереть замок.
– Дитя мое! – воскликнул мистер Оллсоп, увидев меня на пороге.
– Я на минутку. Просто попрощаться. Сегодня я работал последний день.
Он поднял вверх указательный палец.
– Подождите-ка, – сказал он, скрылся в коридоре и через пару минут вернулся с камешком в руке.
– Слово Божье, – объявил мистер Оллсоп, протягивая его мне.
– О, спасибо, – с улыбкой ответил я.
Такой же сумасшедший, как раньше.
Линн дожидалась меня возле входа в приют; внутрь мы вошли вместе. Талькот сидел на своем скейте в холле.
– Вы до сих пор не получили искусственный глаз? – спросил я его.
Надо же, а я столько бумаг оформил, чтобы выбить для него протез, который можно вставлять в пустую глазницу!
– Да, и что насчет инвалидного кресла? Я направил запрос давным-давно! – возмутился я.
Талькот широко улыбнулся.
– Да нет, я все получил, – сказал он, – кресло отличное, но на скейте мне удобнее.
– А что со стеклянным глазом?
– Ну, с ним мне меньше денег на улице дают, так я его вынимаю, когда иду побираться, а потом дома вставляю назад. Парни меня так и называют – «Глаз наружу».
Я неодобрительно покачал головой, а Линн рассмеялась. По очереди я попрощался со всеми пациентами, кто оказался на месте.
Разыскать Барри мне так и не удалось. Может, мое «прощайте» и не имело для него значения, но мне хотелось верить, что это не так. Кстати, рубашка от Prada до сих пор у меня, и иногда я ее надеваю. Вот только никому не рассказываю, где ее раздобыл.
Мы с Линн вместе шли по улице. Она возвращалась в офис, а я направлялся домой. Мы крепко обнялись на прощание.
– Спасибо за все, – сказал я.
– Не забывай нас, – бросила она мне вслед.
Я шагал к дому, вспоминая прошедший год. Я взялся за эту работу потому, что хотел найти ответы на свои вопросы. Хотел понять, как люди становятся бездомными и начинают употреблять наркотики. Я выслушал немало историй, но ответа так и не нашел. Однако понял, что тут нет единой причины – никакой общий определяющий фактор мне так и не открылся.
Со временем стало ясно, что вопрос поставлен неверно: надо помнить, что все, с чем я столкнулся на работе, – это лишь симптомы более глобальной проблемы. Нет простого решения, подходящего всем бездомным и наркоманам, потому что нет единой причины. Я решил, что хотя бы отчасти это и есть ответ, пусть и не на такой я надеялся.
Я позвонил Руби.
– Пойдем выпить?
– Давай, но я освобожусь не раньше, чем через час. Встретимся дома?
– Договорились. Я позвоню Флоре, спрошу, сможет ли она, – добавил я.
– Давай, и выясни, придет ли Льюис – он бы нам что-нибудь приготовил, – обрадовалась Руби.
Две константы моей жизни: посиделки за кухонным столом и то, что из Руби никогда не выйдет домохозяйки.
Я шел по направлению к станции. Двое мужчин с другой стороны улицы приветственно помахали мне, и я помахал им в ответ. По мере удаления от здания «Проекта Феникс» на тротуаре становилось все больше народу; я уже не брел по дороге один. Разруха постепенно отступала; тут не было забегаловок, предлагавших дешевые звонки в Африку или ноутбуки по бросовым ценам. Я начал ощущать себя частью толпы. Вот и станция.
– Мелочи не найдется? – спросил чей-то голос, и я поглядел вниз. Мгновение помедлил…
– О, вы ж тот доктор из «Проекта Феникс»! – воскликнул человек на тротуаре. – Я Сэмюэл, помните меня?
Да, я его помнил. Тот самый мужчина с гангреной, которого я уговаривал поехать в госпиталь, когда какой-то хам в меня плюнул. Ногу ему, кстати, ампутировали. Мы поговорили пару минут.
– Так что, мелочь-то есть? – снова спросил он под конец.
Я сунул руку в карман и нащупал пятифунтовую купюру.
– Вот! Держите, – я протянул ему деньги.
