Среди других мнений выделяется высокая оценка Гарвина, для которого новый опус стал «классикой нашего языка на великом поле исторической биографии». Сам он также пытался, правда безуспешно, закончить четвертый том своего биографического начинания, посвященного Джозефу Чемберлену. Трудности на творческом фронте усугублялись надвигающимся мраком на политическом. «Я так беспокоюсь о политике», — написал он Черчиллю, признав, что больше всего его волнует «отсутствие лидерства» в руководстве страны
[1167].
Упоминание об «отсутствии лидерства», разумеется, означало, отсутствие Черчилля в составе правительства. Гарвин был не единственным читателем «Мальборо», ратовавшим за возвращение Черчилля в большую политику. Старый вояка генерал Биндон Блад (в 1936 году отметил свой 94-й день рождения), с которым Черчилль в конце XIX столетия сражался против местных племен на северо-западной границе Индии, читал третий том с «огромным интересом и удовольствием». Выражая свою обеспокоенность текущей политической обстановкой, он надеялся, что вскоре у штурвала встанет его бывший подопечный
[1168]. Надежды Блада не только оправдаются, он и сам доживет до того дня, когда новым хозяином на Даунинг-стрит станет Уинстон Черчилль.
Произойдет это спустя несколько лет, а пока первоочередной задачей для Черчилля было завершение литературного проекта, работа над которым уже превысила семь лет вместо запланированных четырех-пяти. В феврале 1937 года Черчилль признался супруге, что планирует закончить последний том (на это раз даже у него не было сомнений, что четвертый том будет последним) через пять месяцев
[1169]. Указав на подобные сроки, он выдал желаемое за действительное. Ни к концу лета, ни к началу осени 1937 года том написан не будет.
Автор слишком часто отвлекался. Причем не только на политику. Были и другие литературные проекты, было и множество статей, которые с четкой периодичностью выходили из-под его пера, обеспечивая неплохой заработок. В период с 1929 по 1937 год активность на литературном поприще приносила Черчиллю в среднем 12 700 фунтов в год. Наиболее удачными были 1931/1932 (15 240 фунтов) и 1935/1936 (16 312) финансовые годы, наименее — 1933/1934 (6 572 фунта)
[1170]. Для сравнения, годовое жалованье члена парламента (единственный источник дохода Черчилля как политика) составляло 400 фунтов; в июне 1937 года заработная плата депутатов была увеличена до 600 фунтов. Даже простого соотношения этих цифр вполне достаточно для понимания того, что значила для Черчилля в финансовом (а на деле и во многих других) отношении работа литератора. Без всяких условностей его можно смело назвать профессиональным писателем, то есть человеком, занимающимся деятельностью, которая приносила ему основной доход
[1171].
Справедливости ради следует заметить, что, помимо гонораров за статьи и книги, а также скромного жалованья парламентария, у Черчилля был еще один источник дохода — игра на бирже. Экономический крах 1929 года с потерей значительной части сбережений не отвратил его от дальнейшего приобретения ценных бумаг. Сохранилась информация, что с февраля 1930 по июнь 1931 года Черчилль купил акции Marks & Spencer, которые принесли ему 125 фунтов. Кроме этого он стал акционером General Motors, ведущего издателя в Канаде Abitibi Power and Paper Company of Canada, а также Worthington Pump
[1172].
Несмотря на вполне солидные заработки, в финансовом отношении Черчилль чувствовал себя значительно стесненным. В феврале 1937 года он даже задумался над кардинальным и очень тяжелым для себя вопросом: продажа любимого поместья. Финансовое неблагополучие всколыхнуло грустные мысли о возрасте, об испаряющихся с каждым годом надеждах на новый успех. «Если нам не предложат хорошую цену, мы сможем протянуть еще год-два, — делился он тревожными новостями с супругой. — Нам не следует отвергать хороших предложений. Все наши дети разлетелись, а моя жизнь, вероятно, уже вступила в завершающую фазу»
[1173].
В 1937 году Черчиллю удалось избежать резких мер. Продажа Чартвелла была отсрочена, правда, ненадолго. Весной следующего года фондовый рынок ждало новое потрясение. У Черчилля были на руках акции общей стоимостью свыше восемнадцати тысяч фунтов. Очередной биржевой крах привел к тому, что стоимость ценных бумаг упала более чем в три раза, до 5692 фунтов, заставив Черчилля терпеть значительные убытки. Удар оказался настолько сильным, что единственным средством сохранения равновесия стало выставление Чартвелла на продажу за двадцать тысяч фунтов. Информация о продаже поместья появилась в ведущих газетах: 1 апреля в Daily Express, на следующий день — в The Times
[1174].
Чартвелл уже выставлялся на продажу — в 1929 году. Тогда британскому политику помог Бернард Барух. Они до сих пор поддерживали хорошие отношения, но обращаться к нему второй раз было уже слишком даже для Черчилля. Он стал перебирать тех, кто смог бы спасти его от сокрушительной сделки. Единственной подходящей кандидатурой был Брендан Брекен. Его личных средств было недостаточно для выплаты необходимой суммы, но сам он знал того, кто мог бы помочь. Спасителем Черчилля стал банкир сэр Генри Стракош (1871–1943), с 1929 по 1943 год председатель правления The Economist. Он согласился выкупить обесцененные акции по их первоначальной стоимости. Стракош имел право в течение трех лет распоряжаться приобретенными ценными бумагами по своему усмотрению без усугубления долговых обязательств. За это Черчилль согласился выплачивать восемьсот фунтов ежегодно
[1175]. Благодаря своевременно оказанной помощи Чартвелл был снят с продаж спустя всего несколько дней после выставления.
Благородный жест Стракоша — нечастое явление среди банкиров. Но степень этого явления становится еще больше, если учесть тот факт, что мужчины даже не были близко знакомы и Стракош никогда не останавливался в Чартвелле
[1176]. Впоследствии пропаганда нацистов активно использует эти факты, заявив о проникновении еврейского капитала в британскую политическую систему. Эти инсинуации до сих пор время от времени продолжают эксплуатироваться некоторыми историками, хотя несостоятельность подобных обвинений была доказана достаточно давно.
